Песнь победителя
Шрифт:
«Так Вы у меня всех заключённых распустите», – ворчит подполковник.
Остаток дня мы посвящаем разбору документов, имеющихся в распоряжении МВД, но касающихся науки и техники. В основном это агентурные материалы о немецких научных работниках и их работах, находящихся в западных зонах Германии.
Здесь требуется установить техническую ценность данных ученых и их работ для Советского Союза. В случае положительной оценки МВД берёт на себя практическое осуществление дальнейших шагов для реализации дела. По многим документам уже были вынесены решения специальными комиссиями.
К вечеру мы покончили со всеми делами и
Со времени нашей первой встречи с Андреем на моей квартире в Карлсхорсте прошло несколько месяцев. Андрей почти каждую неделю бывал у меня. Иногда он приезжал среди ночи, иногда под утро. Когда я предлагал ему ужин или завтрак, он устало отмахивался рукой и говорил: «Я просто так на минутку заскочил. Я буду спать у тебя здесь на кушетке».
Сначала эти неурочные и беспричинные визиты меня удивляли. В наших разговорах он с болезненной радостью наслаждался воспоминаниями о наших совместных похождениях в школе и на студенческой скамье. Он готов был десятки раз до мельчайших подробностей пережёвывать наши юношеские романы, сопровождая их неизменной репликой: «Эх! Хорошее было время!» Порою мне казалось, что в моём обществе и в этих разговорах он ищет спасения от окружающей его действительности.
Я попросил полковника Кондакова ссадить меня у подъезда здания Центрального Управления МВД, где работал Андрей. Комплекс нескольких зданий был обнесён глухой стеной, через которую тянулись ветви деревьев.
В проходной уже лежал пропуск на моё имя. В сумерках летнего вечера я пересек сад и поднялся на второй этаж здания, где помещался кабинет Андрея.
«Ну, сворачивай свои дела!» – произнес я, входя в обитую войлоком и клеёнкой дверь. – «Поедем в Берлин!» «Хм! Кому работа кончается, а кому начинается», – буркнул Андрей.
«За каким же ты хреном меня сюда звал?!» – с некоторой досадой произнес я. Целый день пребывания в кабинете подполковника Динашвилли был достаточен, чтобы я стремился поскорее выбраться на свежий воздух.
«Не волнуйся, Гриша! Я у тебя уже пол протолок, а ты ко мне ещё ни разу в гости не заехал. Один раз тут интересно побывать», – говорит Андрей.
«Я сегодня целый день сидел в подобной берлоге», – отвечаю я и не могу скрыть своего недовольства.
«День?!» – усмехается Андрей. – «А ночью ты здесь никогда не бывал?» «Знаешь что Андрей», – говорю я. – «У меня сейчас нет никакого настроения торчать здесь. Если хочешь, то поедем в Берлин в театр. Если нет…» «Так ты, значит, в театр хочешь», – перебивает Андрей. – «Тут тоже можно кое-что увидеть. Такое не увидишь ни в каком театре».
«Сегодня у меня настроения нет…» – повторяю я.
«Послушай, Гриша!» Андрей меняет тон. Наигранная личина спадает и голос Андрея напоминает мне те дни, когда он ёрзал верхом на стуле рядом с моим чертёжным столом. Тогда он также начинал напыщенный разговор о великих людях и великих делах, а затем вдруг заискивающим тоном просил у меня конспекты по теоретической механике или спрашивал к какому лектору лучше идти на экзамены.
«Послушай, Гриша!» – продолжает Андрей. – «Меня уже давно интересует один вопрос. Для того чтобы ты понял этот вопрос, я должен несколько углубиться в прошлое. Ведь нам с тобой нечего скрывать друг от друга. Ведь, пожалуй, нет другого человека на свете, который знал бы меня лучше, чем ты». Андрей молчит некоторое время, потом заканчивает: «А вот я тебя до сегодняшнего дня не знаю…» «Что тебя, собственно, интересует?» – спрашиваю я.
Андрей идёт к двери и поворачивает ключ в замке. Затем он вытаскивает из стены несколько розеток, шнуры от которых идут к его столу.
«Помнишь наше детство?» – говорит он, откидываясь в кресле. – «Ты был таким же мальчишкой, как и я. И ты должен был думать тоже, что и я. Но ты молчал. Я тогда сердился на тебя за это. Сегодня я тебя могу за это похвалить. Знаешь почему?» Я молчу.
После некоторого колебания Андрей говорит, глядя куда-то под стол: «Это дело прошлого… Мне тогда было четырнадцать лет… Как раз в канун Октябрьских праздников меня вызвали с урока в кабинет директора школы. Там был ещё какой-то человек. Коротко – этот человек отвёл меня в ГПУ. Там меня обвинили, что я приклеивал окурки на портреты Сталина и во всякой другой контрреволюции… Конечно, всё было выдумано. Затем сказали что, учитывая мою молодость, согласны простить мои грехи, если я буду помогать им. Что я мог делать?! С меня взяли подписку о сотрудничестве и молчании. Так я стал… сексотом.
Ненавидел Сталина всей душой, писал антисоветские лозунги в уборных – а сам был сексотом. Не бойся. Я ни на кого не донес. Когда уж слишком жали, то писал доносы на таких же сексотов. Имея связь с ГПУ, я знал кое-кого. Им от этого не было вреда».
Андрей ворочается в кресле и говорит, не поднимая глаз: «Тогда я сердился на тебя, что ты не разделял вслух мои искренние мысли. Я был убеждён, что ты думаешь, как и я. Теперь! Когда мы были студентами… Помнишь Володьку?» Он произнёс имя нашего совместного товарища, который незадолго до войны окончил Военно-Морскую Академию имени Дзержинского.
«Если жив, то теперь, наверное, крейсером командует», – продолжает Андрей. – «Володька говорил со мной откровенно… А ты по-прежнему молчал. А дальше – всё больше и больше. Я вступил в комсомол. Ты – нет. Теперь я в партии. Ты – нет. Я – майор Госбезопасности и вместе с тем… большая контра, чем все мои заключённые вместе взятые».
Андрей поднимает на меня глаза и спрашивает в упор: «А ты по-прежнему праведный советский гражданин? Какого дьявола ты молчишь?!» «Что ты от меня хочешь?» – со странным безразличием говорю я. – «Признание в контрреволюции? Или в верности Сталину?» «А-а-х! На это ты мне можешь не отвечать», – злобно махает ладонью Андрей. – «Просто, я считаю тебя своим ближайшим другом и хочу знать, что ты из себя представляешь».
«Что тебе для этого нужно?» – спрашиваю я.
«Почему ты не вступаешь в партию?» – Андрей смотрит мне в глаза настороженным взглядом следователя.
«Мне на это вопрос ответить не трудно», – говорю я. – «Труднее ответить на вопрос – почему ты вступил в партию».
«Опять ты виляешь хвостом!!» – в ярости кричит Андрей. С его губ срывается грязное ругательство. «Не сердись! Это я просто так…» – спохватывается он извиняющимся голосом.
«Всё дело, Андрей, в том, что твоя жизнь идёт наперекос к твоим убеждениям», – говорю я. – «Я же делаю ровно столько…» «Ага! Так вот почему ты не вступаешь в партию?!» – с нескрываемым злорадством восклицает Андрей. У меня появляется чувство, что он хочет уличить меня в чём-то.