Песни в пустоту
Шрифт:
Герман Виноградов
Я как архитектор проектировал здания и работал, когда еще был студентом, – и делал макеты не только из картона, но и из стали и металлов. А архитектурное мышление – оно тотальное. Оно и художественное, и техническое, и математическое, и объемно-пространственное, и так далее. А потом у меня появилась мастерская – “Детский сад”. И тут началось. Работа дворником открыла пространство свалок, и оттуда появились предметы. Потом в какой-то момент меня осенило, что, чтобы трубка зазвучала, нужно, чтобы она не была зажата. Грязную трубку я нашел на улице, пнул ее, она летит – поет. Я взял, постучал – но она не звучит, когда она в руке, когда держишь ее. А когда летит – поет. И это в принципе к индастриал-культуре это не имеет отношения. Это, наоборот, освобождение материала, перевод его в другую сферу. То есть из грубой материи он становится источником совершенно свободных вибраций. Рокеры по металлу тупо долбят, стоят и долбят по листу. Это предельная тупизна. Так что о существовании индастриала я понятия не имел. Это было свойство души, просто появилась возможность – и я стал это делать. Во мне это заложено просто. У меня в генах линия
Алексей Тегин
У меня была база концертно-репетиционная под садом “Эрмитаж”. Кафельная такая комната, метров сто, где стояло три киловатта усиления лампового, еще больше даже, наверное… И две ударные установки, семплер, какое-то железо – все это я натаскал. И я там, например, развлекался – в час ночи я приходил, садился за барабаны, хватал вот эту вот гитару сраную – и на полную громкость штырил. Туда приходили люди – девочки – тоже очень любили. Они садились напротив колонок, раздвигали ноги, значит, и туда эти три киловатта мы им запихивали, что им очень нравилось.
Александр Кондуков
За исключением “Собак Табака” наша индустриальная сцена 90-х мне казалась наивной и смешной – все драли у Ministry, Revolting Cocks и Coil. Выделялась еще группа Reutoff. Она не была ни на кого похожа, и я знал массу бытовых историй человеческого мракобесия, с ними связанного. Чего стоили только рассказы моего друга Сереги (он ими занимался и подгонял мне диски) о выездах на базу, расположенную в промзоне подмосковного Реутова, которая по всем параметрам походила на раздутый до раблезианских масштабов русский черный вигвам. Многодневные выматывающие пьянки в экстазе самоотречения даже визуально делали этих людей идеальными имперсонаторами русского индустриального человека – с тяжелым взглядом исподлобья, бесформенным лицом и всепонимающей улыбочкой василиска. Мне до сих пор они кажутся самыми инфернальными и талантливыми из русской индустриальной и околоиндустриальной кодлы, хотя порой слушать их совершенно невыносимо. Это идеальное соотношение задач в музыке и ее фактического звучания. Прочие увлекавшие меня группы типа Nine Inch Nails использовать как источники вдохновения русским командам было явно сложно в силу ограниченного технического арсенала, отсутствия нужных качеств у вокалистов и просто обычной зажатости – не все же жили в мире гиньольного театра и не все внятно представляли, как себя нужно вести на сцене.
“Собаки Табака” – очень типичная для московского индустриального подполья история и одновременно едва ли не самый яркий его эпизод. Да, они начинали не с нуля: после “Кронера” у них был опыт и записей, и гастролей, их знали в тусовке, им было где репетировать и выступать, в конце концов, они попросту жили в Москве. Тем не менее их перевоплощение по сути было шагом в никуда – вполне себе в духе времени, бывшего эпохой радикальных, но не всегда понятных перемен. “Собаки” променяли пусть локальную и скоропортящуюся, но все же популярность “Кронера” на полную неизвестность. Игру по правилам на игру без правил, выверенные пулеметные партии на зашкаливающий шум низких частот. Они не были первопроходцами (в их музыке можно расслышать всех от ранних Swans до Nine Inch Nails), но шли в ногу со временем. Во всех смыслах – “Собаки Табака” разом звучали в духе общемировых тенденций, и по духу, по энергетике резонировали с суровой и отчаянной действительностью российских 90-х. По большому счету история “Собак Табака” и их окружения – это не про музыку, но про образ жизни, поведения; про потайную культуру, которая могла появиться только в 90-х – и только в Москве.
Алексей “Прохор” Мостиев
Поначалу я увлекался новой волной, электропопом, металлом, гранжем… Доставалось все это в основном через студии звукозаписи и пиратские польские кассеты. Потом появилась передача Игоря Лобунца на “Эхе Москвы”, где он ретранслировал немецкую независимую радиостанцию “Радио ‘Марабу’”. Именно тогда я впервые услышал Front 242, Laibach, Ministry и через эти шлюзы с головой ушел в индустриальную культуру. На тот момент это было нечто новое и экспериментальное; оно тянуло к себе как магнит. В моей жизни появилась “Горбушка”, я проводил там все свое свободное время – дошло даже до того, что устроился продавцом дисков. Количество музыки стало зашкаливать, все заработанные деньги я спускал на компакты. Году в 95-м решил купить себе электрогитару, и мы с моим другом Борей Акимовым, который тогда обучался игре на ударных, создали нашу первую группу. Причем, несмотря на весь музыкальный багаж, начали мы с банального металла. У нас были все атрибуты стиля – длинные волосы, черная одежда и так далее. Длилось все это около года, пока судьба не столкнула меня с Робертом Остролуцким, Володей Епифанцевым и Алексеем Тегиным.
Виктор “Пузо” Буравкин
У меня все началось с альбома Einsturzende Neubauten “Collaps”, который мне притащил приятель. Потом был “Psalm 69” Ministry, он тогда только вышел. Потом услышал SPK. В общем, обслушался старой индустриальной волны и так вошел в этот волшебный мир. Причем по клубам я не ходил, потому что денег не было, на дворе был 93-й год. Так что я был совершенно не в курсе того, что у нас с музыкой происходило. Зато мы с приятелем сразу же сколотили индустриальный дуэт. Залезли на крышу моего дома, где очень много всяких железок валялось, приволокли их в квартиру
Борис “Тревожный” Акимов
Я увлекся индастриалом довольно поздно – уже году в 96-м, наверное. В тот момент, когда Einsturzende Neubauten приезжали в Москву. Так получилось, что впервые я их услышал только на концерте. И вот после этого все понеслось очень резко.
Виктор “Пузо” Буравкин
У меня сначала была группа FM, которая впоследствии превратилась в Inquisitorum. В соседнем с моим доме находился подвал, и я знал, что там когда-то была репетиционная база, где играли группы типа “Мафии”, “Детей Кеннеди” и так далее. А тогда подвал был какой-то бесхозный, целый год стоял открытым. Мы были бедными студентами, базу снимать было не по карману, а играть нам было негде. Я пришел к директору ЖЭКа, где грамотно сформулировал: мол, есть коллектив местной молодежи, просьба предоставить пустующее помещение, которое мы обязуемся привести в порядок, и так далее. Как ни странно, помещение нам предоставили. А Борис Тревожный тогда уже играл вместе с Прохором. И Прохор, как парень ушлый, выцыганил в ЖЭКе мой телефон и позвонил на предмет подвала. И вот тут-то выяснилось, что мы слушаем очень похожую музыку. У них был аппарат: несколько комбиков, мониторы, усилители, барабанная установка – нужные вещи, и мы решили скооперироваться. Скооперировались, был год 97-й, наверное. И однажды Прохор сказал, что появились какие-то чуваки, который мутят индустриальный сборник – Future Sounds оf Moscow. “Хотите поучаствовать?” – “Еще бы! Настоящий сборник!” Вот так я и прознал про “Собак Табака”.
Роберт Остролуцкий
Как-то раз я поехал в Севастополь отдохнуть. Туда же с гастролями приехала группа E. S. T. Моя подруга Мария Крупнова на тот момент была женой их гитариста Василия Билошицкого. Им было не очень комфортно находиться в гостинице, а я снял домик, и в итоге они подселились ко мне. Мы сидели долгими ночами, ели шашлык, пили вино, общались, и однажды в гости пришла какая-то странная женщина, которую нам представили как ведьму. Увидев, что мы едим, она рассказала историю, как однажды ехала по побережью Крыма, вдоль которого татары продавали шашлыки. Она почувствовала этот запах, ей ужасно захотелось есть, и она решила купить шашлык. Остановилась, купила, съела его с удовольствием. А потом продавец ей сказал: “Знаешь, из чего шашлык был?.. Из собаки!” Она говорит: “Меня чуть не вырвало, но не вырвало лишь потому, что было ну очень вкусно”. А поскольку мы там еще и курили, я произнес: “Собаки Табака!” И мы все повалились от хохота. А потом я добавил: “Хорошее название для группы”. Когда мы вернулись в Москву, Василий мне позвонил и предложил играть вместе. Мы вспомнили эту историю и взяли название “Собаки Табака”. Оно очень подходило под концепцию, которую мы тогда задумали: вроде есть нельзя, рвет, тошнит, но отказаться невозможно, уж очень вкусно! Мы решили уйти от музыки, которую играли раньше. Василий – от того, что делал в E. S. T., где были полублатные тяжелые песни, я – от своего подхода, близкого к Faith No More и Voivod. И мы оба почувствовали огромное освобождение.
Алексей “Прохор” Мостиев
Мы с “Собаками Табака” познакомились на почве сборника, который я им помогал делать в тот момент. Увидев, как они выступают, как работают в студии, я понял, что сам занимаюсь полнейшей ерундой. К тому же параллельно в Москву стали привозить немыслимые по тем временам коллективы: The Young Gods, Laibach, Einsturzende Neubauten… Это был переломный момент в моей творческой жизни: я выбросил гитару, постригся наголо и углубился в поиски интересно звучащих металлоконструкций. Ну и в итоге присоединился к “Собакам Табака” – параллельно, впрочем, продолжая заниматься другими своими проектами.
Роберт Остролуцкий
Звезды сложились так, что мы практически сразу сели записывать альбом. У нас было два барабанщика: моя древнейшая подруга Ирина Назарова и Владимир Ермаков из “Черного Обелиска”. Играли в две установки. Ира репетировала в студии “Медиастар”, которая находилась в Останкино, в телецентре. Там тогда писали в основном поп-проекты. Она договорилась, что запишемся и мы. А там была по тем временам совершенно невероятная аппаратура. И вот мы в количестве восьми человек пришли туда и начали писаться. Все было очень спонтанно. Тексты и часть музыки были сымпровизированы прямо на месте, на одном дыхании. Потом наши музыканты, саксофонист Зена и парень-басист (не помню, как его звали, но царствие ему небесное, говорят, он потом вышел в окно), под воздействием наркотиков уронили колонки на какой-то дорогущий кабель. Ну и в результате нас выгнали. Вообще, состав поначалу был нестабильный – Вася звал разных людей. Кто-то уходил, кто-то приходил… Мало кто понимал, чего мы вообще хотим. С нами играл человек с консерваторским образованием, виолончелист, он был хроническим алкоголиком, отчего впоследствии и умер, сгорел. Ему было сказано не играть пассажи, и он издавал свирепые звуки, похожие на скрежет. Саксофонист Зена – Дмитрий Зенкин – тоже абсолютный психопат, наркоман. Бывший, наверное. Я видел его в последний раз, когда мы записывали песню “Абсолютное нет”. Он мне сказал тогда: “Ты знаешь, Роб, мне сейчас тяжело, у меня полтора грамма героина в день, сложно что-либо соображать”. И я ему ответил: “Ты же знаешь мелодию, мы ее играли. Ты должен сыграть эту песню с такой подачей, чтобы, прослушав ее, ты мог сказать себе: теперь можно и умереть”. Тему саксофона он записал изумительно. Первого басиста звали, кажется, Саша, по-моему, он был из группы “Матросская тишина”. На репетициях они с Зеной закидывались ЛСД и падали в лежку. В общем, в итоге репетиции сводились к тому, что мы с Василием играли музыку, а остальные валялись, балдея в своем галлюциногенном раю.