Песня для Корби
Шрифт:
– Я забыл лекцию двухнедельной давности. Я постоянно их забывал, и отец Тевос попросил меня остаться. Он был нестрогий, дружелюбный такой. В пристройке почему-то выбило пробки, он зажег свечку и закурил от нее трубку. Мы сидели под окном, дым утягивало в форточку, а на улице шел дождь и кружились листья. Было круто.
Они вышли на маленький полуостров у последнего изгиба ручья; дальше тот тянулся совершенно прямо, и ложбина неглубокого оврага превращалась в длинный зеленый коридор, образованный склоненными ивами – сияющий, полный солнечных просветов. Здесь лежало бревно и
– Отец Тевос скоро сбился с темы, и мы просто говорили. Что-то про горных отшельников. Я ему понравился. Мы попрощались почти по-дружески. Он остался курить трубку и сказал мне, чтобы я спускался на улицу сам. Класс был на втором этаже. А на первом этаже были они. – Ара поставил рюкзак на один из перевернутых ящиков. Глиняные сосуды даже не звякнули, только доска глухо дрогнула под их весом. – Стояли прямо на столе в маленьком холле и ждали воскресной литургии. Я, наверное, минуту на них смотрел. Но тогда мне не хватило пороху их взять.
– Не-е-ет, – простонал Ник. Он теперь тоже увидел кресты на печатях. – Не говори мне, что это вино для причастия!
– Да-а-а, – в тон Нику простонал Корби. Все вдруг встало на свои места: утренняя эйфория Ары, красный воск, распятия и армянские буквы, необычный вкус вина. – Это же кража века, ты, долбанный негр Джим, черный дьяволенок!
Ара, широко улыбаясь, вытащил из рюкзака початую бутыль. Из-за необычной формы трудно было понять, какой у нее реальный объем.
– Думаю, это повод выпить. – Явились стаканчики. Было что-то нелепое в этих пластиковых штучках, стоящих рядом с освященным глиняным монолитом церковной бутыли. Корби вспомнил про зубную щетку, лежащую на пистолете, и усмехнулся.
– Ладно. – Ник со вздохом взял один из стаканчиков. – Но ты ведь больше не ходишь в церковную школу?
– В школу я не хожу, но мама ходит в церковь. – Над поляной повис потрясающий терпкий аромат – Ара начал разливать. Он чуть промахнулся мимо стаканчика, и кровь Христа рубиновыми каплями повисла у Корби на пальцах. Он слизнул их. Все вокруг стало вдруг неожиданно ярким. Свет немного резал глаза, но не мешал, вещи жили в нем, вибрировали, плыли под солнцем; лица друзей излучали особую красоту, было легко улыбаться, мысли, веселые и сиюминутные, стремительно проносились в голове. – Вообще-то, она обязана исповедоваться только пять раз в год, перед религиозными праздниками, но она делает это чаще.
Ник только покачал головой.
– Надеюсь, тебя за это не посадят.
– В принципе, могут, – легкомысленно сказал Ара. – Но отлучить должны точно.
– За то, чтобы этого не случилось, – провозгласил Корби. Они выпили.
– Мама три дня постилась. Я знал, что она пойдет на исповедь и потащит меня с собой. Она ходит исповедоваться по субботам, потому что по воскресеньям большая очередь. Церковь святого Саркиса
Они сбросили с бревен грязные газеты и расселись вокруг импровизированного стола. Корби бережно поднял бутыль. Она оказалась такой тяжелой, что ему пришлось подхватить ее второй рукой. Глина была шершавой, обвязка пахла травами, печать – настоящим воском.
– Пока мама исповедовалась, я зашел во флигель. Там шел четвертый, последний урок. Я взял бутылки, положил в рюкзак, и они даже не звякнули. Но я нарвался: рюкзак не получалось закрыть. Тогда я положил их вместе с рюкзаком в багажник маминой машины. Было жутко стремно – по дворику ходили люди, а я нес этот рюкзак с торчащими бутылками. Но никто не обратил внимания.
– И она их не нашла? – спросил Корби.
– Она не открывала багажник. Мы вернулись. Она пошла домой, а я взял брелок от машины, спустился вниз и достал вино.
– Ты полный псих, – сказал Ник. – И ты нарушил седьмую заповедь.
– Бог простит. И вообще, на его месте меня бы это достало. Они уже две тысячи лет пьют его кровь и едят его тело.
Корби фыркнул.
– Налей еще по одной.
Ара налил.
– Бутылка кончается. У нее очень толстые стенки. Там меньше, чем кажется.
– Тогда не открывай вторую, пока не придет Андрей, – сказал Ник, – а то мы все выпьем. Кстати, а сколько времени?
– Восемь пятнадцать. Он опаздывает.
Ник поставил свой стаканчик на ящик.
– Схожу к школе. Вдруг он нас не нашел?
– Если он такой недогадливый, может, не стоит принимать его в банду? – предложил Корби. Ник не ответил, просто ушел; его спина скрылась в зарослях. Недопитый стаканчик остался одиноко стоять на ящике.
– Да ладно тебе, – весело сказал Ара. – Ты слишком суров. – Он посмотрел на оставленную Ником сумку. – Что там?
– Его трофей. Я еще не видел.
– А у тебя что?
– Бандитская вещь, – с предвкушением сообщил Корби. – Почти такая же крутая, как твое вино.
– Покажи, – попросил Ара.
Корби запустил руку в рюкзак и достал пистолет. Вороненая сталь мрачно блеснула на свету. Черный брат, замерев, смотрел на оружие. Корби извлек магазин, молча показал ему пули, зарядил пистолет обратно и положил рядом с бутылкой краденого вина. Тяжелый ствол «стечкина» гулко стукнул о ящик.
Ара сглотнул.
– Это не подделка?
– Нет. Я когда-то из него стрелял. Это пушка моего старика. – Корби вкратце рассказал про ссору с дедом и тот случай, когда ему довелось убить связанную свинью. Ара, не отрываясь, смотрел на оружие.
– Можно его подержать?
– Да. Только не снимай с предохранителя.
Черный брат взял пистолет в руки. Он обращался с ним как копы в фильмах восьмидесятых: поднял ствол к левому уху, потом медленно опустил его, прицеливаясь в дальнее дерево на другом берегу ручья.
– Потрясная вещь!
– Он стреляет очередями.
– Серьезно? Это же пистолет, а не автомат.
– Это автоматический пистолет Стечкина. Оружие для спецподразделений.
Ара встал и повернулся вокруг поляны, будто расстреливая множество врагов.