Песня для тумана

Курленёва Анастасия

Сигрид не поверила ушам. Она ожидала чего угодно: грома и молний, сгущающегося и душащего её тумана, страшных всадников с синими глазами, но никак не того, что Мэб развернётся и исчезнет. Вместе с белым маревом.

Они стояли так ещё некоторое время. Ульв молчал и не шевелился, девушка ласково гладила его по плечам и шептала утешения:

— Всё прошло! Она не вернётся! А если вернётся, я ей, знаешь, как? Ульв? Ты меня слышишь?

— Сигрид, — сказал вдруг Ульв, и в его голосе было что-то, чего раньше она в нём

никогда не слышала. Сигрид подумалось, что это нежность.

— Что? — она прижалась к твёрдой груди ещё теснее, рассеянно отметив, что не слышит стука сердца.

— Если бы я не поклялся Вар защищать тебя, я бы сейчас тебя убил, — Ульв Стейнсон отстранил девушку от себя. — Уходи, — жёстко сказал он, глядя куда-то сквозь неё.

— Но… — начала Сигрид испуганно и непонимающе. Лицо мужа страшно исказилось, и он произнёс ещё одно слово на чужом, шелестящем языке. Ноги сами уносили прочь, глаза застилало слезами, а по пятам летел волчий вой, полный смертной тоски.

Ульв упал на колени, будто ему подрубили сухожилия, прижался лбом к выступу скалы. Порыв ветра ударил его в висок, но даже не пошевелил волос. Тёмные пряди застыли, будто высеченные из обсидиана, а бледная кожа стала медленно прорастать прихотливыми малахитовыми прожилками, всё сильнее наливаясь зеленью.

Где-то далеко одна за другой лопались струны трёхрядной серебряной арфы.

Часть II. Два пути Глава 1. Дети альвов

Королева стояла в кругу камней и её лицо ничего не выражало. Лишь во взгляде глубоких, как омуты, глаз, читалось любопытство, с каким мальчишка отрывает крылья пойманной мухе.

Струн было много. Они лопались медленно, одна за другой, и каждая кричала своим, особенным голосом, полным отчаянья, раскаянья или тоски. Придворные королевы фей прекратили празднование. Настроение Мэб явно изменилось, и те, кто не ушёл по каменной дороге за границу холмов, старались говорить тише, двигаться незаметнее и ни в коем случае не попасться повелительнице на глаза.

И, тем не менее, королева наблюдала за умирающей арфой не одна. Паку некуда было уходить от своего леса, а потому он растворился в зелени листвы, слился с испуганной разрывающимися струнами тишиной, и укрыл собой Геро. Рогатая альва пристально следила за королевой, приоткрыв губы в жестокой улыбке.

Взошедшее солнце высушило брильянты в причёске Мэб, и её волосы сделались матово-чёрными, подёрнутыми фиолетовой дымкой. Королева шагнула вперёд и чуть наклонилась: струны осталось всего две. Геро кровожадно оскалилась, показав ровные белые зубки. Пак замер, словно вместе с опальным цвергом каменел и дух леса, погружая свои владения в мёртвую, неестественную тишину.

— Дз-з-зинь!

Мэб, не меняя выражения лица, протянула руку. Последняя струна слабо завибрировала, сжатая её ладонью. Но осталась целой.

Лес вокруг неё перевёл дыхание. Всё ещё не решались петь птицы, но чудовищное напряжение разрядилось, вытекло сотней ручейков, впадающих в спокойную могучую реку. Без слов, одними бликами среди дубовых ветвей, Пак сказал Геро:

— Я уже боялся, она позволит ему уйти.

Глаза альвы хищно горели. Она облизнулась.

— В мир мёртвых? О нет, это было бы слишком просто. Великий Лжец заслужил большего. Гораздо большего! Видеть, чувствовать, понимать, но быть не в состоянии что-либо изменить. Именно то, на что он обрёк прекраснейшую из королев. Бард проклят бессмертием, Пак. И выпьет чашу до дна. Никто, кроме Мэб, не может его убить, а она не захочет: слишком сильно его ненавидит.

— Или любит, — сказал Пак, но так тихо, что на этот раз его не расслышала даже Геро.

***

— Что ты наделала? — спросила Сату у всклокоченной, расцарапанной ветвями Сигрид, когда та, наконец, перестала безумно вращать глазами, а, стуча зубами о край кубка, стала глотать колодезную воду.

— П-прогнала королеву Мэб, — в ответе дочери ярла не слышалось ни гордости, ни торжества.

— А он? — Шаманка осторожно забрала у девушки сосуд. Та этого, кажется, даже не заметила.

— Сказал, что хочет меня убить, — в голубых глазах плескались усталость и удивление. Сату воззрилась на Сигрид с недоумением. А потом уголки её губ стали медленно опускаться.

— Ах я, дура старая, — шаманка прижала голову девушки к груди и тяжело вздохнула. Сигрид всхлипнула. — Только теперь, кажись, начинаю понимать…

С юной супругой Стейнсона случилась нервная горячка, так что саамка, разрываемая чувством вины, осталась при ней, а чёрный омут ярлу с молодым нойдом искать пришлось наугад.

Повезло Альвгейру. Увидев, в какой позе застыл Ульв, он насмешливо фыркнул. Но когда цверг никак не отреагировал, не на шутку встревожился.

— Эй, землеройка!

Ульв оставался неподвижен. Альвгейр схватил его за плечо… и похолодел. Попытался откинуть пряди, закрывающие лицо — они обратились монолитным камнем.

— Не смей каменеть, урод. — Ярл выглядел ребёнком, испуганным и растерянным. — Не смей оставлять меня одного! Я не удержу её на островах, даже мы с Онни не удержим!

Ульв не отвечал.

— Ах ты! — Альвгейр заехал изваянию кулаком в ухо и тут же скривился от боли: разбил костяшки в кровь. — Ты не можешь просто взять, и сдохнуть!

Близкий к отчаянию ярл обхватил цверга руками, сделал над собой нечеловеческое усилие и приподнял его над землёй.

Тащить Ульва пришлось около трети пути. Потом его свалили на повозку, и он лежал всё в той же коленопреклонённой позе, даже не как труп — как камень. Альвгейр не преминул заглянуть цвергу в глаза. Они всё ещё оставались открытыми, но, как и всё остальное лицо, казались теперь высеченными из огромного куска малахита, лишь на месте зрачков поблёскивали неуместные для этого камня золотистые искры.