Песня для тумана

Курленёва Анастасия

— Вот мы и в расчёте, — Пак вяло мотнул головой, и от его кудрей разлетелось облако пахучей пыльцы. Геро чихнула.

— В расчёте? Прекрасно! — весело воскликнула она, и прижалась к парнишке всем телом, обняла за шею и поцеловала одновременно нежно и страстно. Так, что лесной дух забыл, где он, кто он, и нужно ли ему дышать.

— Н-не понял, — заявил Пак, растерянно хлопая пушистыми ресницами.

— Дурак потому что, — фыркнула Геро и умчалась в лесную чащу, рассмеявшись точь-в-точь, как королева Мэб. А озадаченный юноша так и остался стоять, задумчиво рассматривая туманную границу

холмов.

***

Повелительница фей протянула руку, и древесный паучок вложил в неё свою нить. Тотчас же от пальцев Мэб разбежались по сторонам светящиеся паутинки: тонкие и толстые, яркие и бледные, лунные и золотые. Королева выбрала две, и на конце каждой из них был Эрик: та, что заканчивалась в берлоге под старым дубом, была прочной, надёжной, как корабельный канат, но бледной, окутанной туманом. Вторая же горела ярким золотом, хотя и выглядела хрупкой. Тонкие пальцы королевы переплели обе нити, и вот они превратились в сверкающую дорогу, широкую, мощёную шлифованными каменными плитами. Дорога пересекала границу тумана, клубившуюся возмущёнными клочьями по сторонам от неё. Весело хохочущие кобольды, изрядно захмелевшие лепреконы, любопытные цветочные феи, сосредоточенные гномы хлынули по камням нескончаемым потоком.

***

Ульв пришёл перед рассветом. Торопливо обмылся холодной водой, не глядя влез в первую попавшуюся рубаху и выскочил из дома, не обратив на жену внимания, лишь улыбнулся старой саамке. Улыбка получилась печальной. Волку хотелось выть от нетерпения и дурных предчувствий. Но вместо этого он побежал.

Королева задумчиво перебирала восковые лепестки только что сорванной кувшинки и, кажется, не заметила влетевшего прямо в воду Барда. Ульв с трудом перевёл дыхание: наклон её головы, гибкий стан и задумчивое лицо просто ошеломили. Как бывало каждый Бельтайн.

Мэб повернула голову. В её волосах зажглось целое созвездие, но цверг знал, что это не брильянты, а капли чистейшей росы. Белоснежная паутинка кружевом оплетала её грудь и плечи, струилась вниз свободным потоком, постепенно темнея, так что шлейф платья был уже совершенно чёрным.

— Ты прекрасна, моя королева, — глухо сказал Бард. Как говорил каждый Бельтайн.

— А ты — жалкий льстец, — невозмутимо ответила Мэб и равнодушно бросила на землю цветок.

— Да, моя королева, — почтительно склонил голову Ульв.

— И низкий предатель. — Она не глядела в его строну, просто шла вдоль деревьев, едва касаясь стволов кончиками пальцев. Бард отметил, что она не носит больше длинных ногтей. Но вслух сказал только:

— Да, моя королева.

Воцарилось молчание, во время которого Мэб продолжала игнорировать собеседника, он же пожирал её голодным взглядом.

— Сама не понимаю, зачем каждый раз к тебе прихожу, — сказала она, наконец.

— Ты приходишь не ко мне, — в голосе Барда отчётливо слышалась боль, настолько сильная, что слова давались ему с трудом, — а к бреши.

— Брешь всегда рядом с тобой, — Мэб слегка поморщилась и отломила ветку ясеня, принялась обмахиваться ею, будто отгоняя от себя неприятный запах.

— Где тонко, там и рвётся, — приглушённо произнёс Ульв и порывисто дёрнулся вперёд, стараясь захватить движение воздуха, поднятое веткой в руке королевы. — Сегодня особенно. Я… чувствую твой запах. Твоё тепло.

Мэб усмехнулась, сорвала одуванчик и накрыла ладонью, оставив в ней поспевшие семена. Раскрыла руку и подула. Белые пушинки легко пролетели сквозь прозрачную, но непреодолимую для обоих собеседников, стену. Ульв повернулся боком, позволяя семенам, только что покоившимся на ладони Мэб, приведённым в движение её дыханием, коснуться его щеки. Когда это произошло, Бард накрыл пушинки рукой и закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и неровно, щёки покрыл лихорадочный румянец. Впрочем, такой же лихорадочный блеск таился и под сенью ресниц королевы, до срока утаённый от стороннего наблюдателя.

Она подошла к самой черте, где заканчивалась трава и начинался каменистый берег чёрного озерца, и подняла руку. Так, будто опиралась ладонью на стену. Ульв тоже сделал шаг вперёд, прижался к преграде щекой, отрывисто произнёс:

— Я… умер бы… за то, чтоб снова… прикоснуться к тебе.

Мэб в первый раз взглянула ему в глаза. И прошептала ласково, настолько ласково, что это звучало, как насмешка:

— Границу убери, дурак.

Ульв долго молчал, словно купаясь в сиянии её глаз. Рука его, вопреки воле хозяина, стала медленно подниматься, стремясь к открытой ладони королевы.

— Люблю… тебя, — прозвучало так, будто слова вырвались у цверга прямо из груди, разорвав её на части.

И тут Сигрид не выдержала. Она уже несколько минут наблюдала за разговором, хоть и не понимала ни слова кельтской речи. А, впрочем, чего там понимать? Сияющая волшебной красотой королева туманов (девушка при виде её даже зубами скрипнула: да уж! Ни с кем не перепутаешь!) явно издевается, а на Ульва смотреть жалко. Чуть на ногах держится. При последних словах Мэб лицо у него такое сделалось, будто она мужу Сигрид нож в сердце воткнула и повернула пару раз. Вот! Мужу Сигрид. Жена она ему или кто? Надо действовать, для того и пришла.

— Не отдам! — завопила дочь ярла так яростно, что Альвгейр мог бы гордиться её боевым кличем. И бросилась между Ульвом и Мэб, обхватила мужа за пояс, отпихнула в сторону, благо он и не сопротивлялся. То ли от неожиданности, то ли колдовство, которым Мэб его к себе тянет, на Сигрид не действует.

Тонкая бровь королевы издевательски изогнулась. Следующую фразу она произнесла на понятном Сигрид языке:

— Кошечку решил завести? Стареешь уже?

— Я — его жена, — огрызнулась дочь ярла и твёрдо встретила взгляд повелительницы фей. — И я его тебе не отдам!

Ульв дёрнулся и слабо застонал. Сигрид обняла его, прикрывая собой, хорошо, что худой да невысокий, уткнулась лбом в грудь и прошептала:

— Всё будет хорошо, слышишь?

Королева Мэб хмыкнула и поиграла пальцами в воздухе. Вышивка на рубашке Ульва тут же ощетинилась золотыми копьями-нитями, каждая из которых тянулась к Сигрид.

— Вот как, — произнесла волшебница, и Ульв опустил голову, ссутулил плечи, в одночасье будто состарился и высох. — Что ж, цверг, у тебя хорошая жена. Самоотверженная. Прощай. Мне больше незачем к тебе приходить.