Песня для тумана
Шрифт:
Он порылся в мешочке, висевшем на поясе, и протянул Аэду четырёхлистный клевер, который вручил ему Пак. Листочек выглядел свежим, будто только что сорванным. Ирлендец лучше представлял себе ценность этого предмета, так что произнёс с искренней благодарностью:
— Да, это важно.
Король Коннахта считался христианином, а потому у священного дуба Кромма собирались в глубокой тайне. Аэд неуверенно карябал руны, то и дело косился на Пёрышко. Но фея в рунической магии разбиралась не больше, чем болотный огонёк, которым, по сути, и являлась, а потому лишь улыбалась обольстительно. Король, возможно, ответил бы тем же, даже невзирая на могучие руки Эрика,
— Почему викинги нападают только на монастыри? — спросил ирландец, продолжая терзать ножом крошащуюся сухую землю. — Ваши боги враждуют с христианами?
— Не знаю, — простодушно отозвался Эрик. — Я у богов не спрашивал. Для этого ярл есть. Но он говорит, что гоняться по лесам за ирландцем будет только самоубийца.
Король Коннахта довольно осклабился.
— Монастырь же — это курица, каждый год несущая золотые яйца, — продолжал викинг. — Поэтому разрушать их нельзя. Зато удобно грабить. Много золота, много украшений и драгоценностей. Всё в одном месте, рядом с морем. Высадился, забрал, уплыл. Да и монахи ходовой товар. На невольничьем рынке никто не купит язычника-ирландца. Он перегрызёт горло хозяину, даже если у бедняги из спины будет торчать стрела, а из живота меч. А христиане привыкли терпеть. Подчиняться. Стоять не коленях. Не велика разница, перед кем.
Король слушал викинга и криво ухмылялся. «Недооцениваешь ты христиан, — думал он, искоса поглядывая на грубоватого и простоватого морского разбойника. — Аббат Армага по влиянию, богатству и количеству людей, подчиняющихся его приказам, равен королю. Да что говорить, такого короля, как я — зависимого, разорённого, сидящего на истощённой неплодородной земле, он многажды превосходит. Не будь у церкви внутренних разногласий, они уже давно подмыли бы под себя и Ирландию, и викингов… а, впрочем, я даже слышал, что кто-то из них уже вербует отряды норманнов, чтобы обуздывать непокорных правителей. Это умно. Викинги лучше вооружены и куда лучше организованы, чем местный разношёрстный сброд».
Аэд почти совсем сдался: и рун он как следует не помнил, и Бельтайн давно уже прошёл… с отчаяния даже собрался полоснуть себя золотым серпом по руке или ноге. Вдруг, дерево пропустит ту кровь, что разверзала грань между мирами уже дважды? Но выполнить своё намерение не успел.
Густой туман стелился по земле, сильно напоминая крадущегося хищника. Пёрышко и викинг глазом моргнуть не успели, как вязкая, непрозрачная пелена окутала короля. А потом он исчез.
Сам Аэд тумана даже не заметил. Хотя странности всё же были. Во-первых, куда-то подевались его спутники. Во-вторых, вместо подножия дуба он оказался совсем в другом месте, которое, впрочем, тоже было хорошо знакомо. И аббат Клонферта очень рассердился бы, если бы узнал, насколько хорошо принявший христианство король знал каждый камешек на этой тропинке, ведущей к полуразрушенному, заросшему кругу камней.
А в-третьих, вместо раннего лета тут была осень. Не та благодатная пора свадеб, когда над поселениями витает крепкий запах мёда и спелых яблок, так что можно подумать, будто волшебство сидов перенесло тебя на благословенные острова. Нет, то была промозглая дождливая пора, серая, унылая и холодная. В такое время как подарка ждёшь наступления зимы и настоящих холодов — только бы не видеть это свинцовое небо, не томиться бесплодным ожиданием.
Аэд шёл по тропинке и зябко кутался в плащ, почти не глядел под ноги. И чуть не упал, споткнувшись. Замер от удивления.
Развалины стояли на месте. И в то же время казались не совсем правильными. Менее разваленными, чем он их помнил. Камни покрыты отшлифованными мраморными плитами, пробивающиеся сквозь кладку заросли бесследно исчезли. В центре круга лежит большая разбитая арфа. Серебряная, и, кажется, у неё должно быть три ряда струн. Но уцелела лишь одна.
Впрочем, долго разглядывать инструмент Аэд не стал. Его внимание привлекла женщина, сидевшая на ближайшем из камней.
Если бы кто-то попросил короля её описать, у него бы не вышло. Она была… ни на кого не похожа. Черты лица странно неуловимы, будто отражение на бегущей воде. Аэд не смог бы сказать, стара она или молода, красива или безобразна, он даже не мог понять, как она одета: что-то тёмное, бесформенное, окутывало её устало опущенные плечи, тяжёлыми скользкими складками падало к ногам. Король остановился, не решаясь заговорить. Он хотел поклониться, поприветствовать женщину в учтивых и изысканных выражениях. И не мог. Откуда-то он знал, кто перед ним. И правитель Коннахта оробел, как ребёнок.
— Подойди, Аэд мак Конхобайр, — произнесла Мэб. — Не бойся. Ты пусть и отдалённый, но потомок сидов. Король, сохранивший частицу веры в народ холмов. Ты имеешь право находиться здесь.
Всё ещё не решаясь заговорить, Аэд приблизился и встал на колени рядом с повелительницей фей.
— Я знаю, зачем ты пришёл, — произнесла она, и каждое её слово падало, будто пожухшие листья с деревьев. — Тебе больно видеть, как страдает Ирландия, раздираемая на части викингами и христианами, как её дети гибнут от набегов норманнов или по приказу одержавшего победу правителя.
— Верховный король… — несмело начал Аэд.
— Верховный король предал вас, — прервала его Душа Ирландии, и в первый раз в её голосе промелькнул огонёк, слабая искорка гнева. — Потому что оказался трусом. И сбежал, вместо того, чтобы нести бремя ответственности. Я не могу заставить его вернуться.
Аэд догадался, что они с волшебницей говорят о разных верховных королях, но перечить ей не осмелился.
— Моя королева! Но мы гибнем! Если и вправду среди нас есть твои потомки, помоги нам! Или новые боги поработят нас, а захватчики отнимут наши земли. Они уже за это принялись! Норманнским рыцарям надо много платить. Мало кому это по карману. Зато им очень легко обещать титулы и земли, которые они отобьют у ирландцев!
Король запнулся, замолчал в изумлении. Вот только что он моргнул — и вместо королевы Мэб перед ним оказалась обычная женщина. Ещё не старая, но уже и не молодая, она куталась в накидку, зябко поводя плечами. Тёмные волосы щедро присыпаны серебром, а на лбу и в уголках губ залегли скорбные морщины. Аэд долго смотрел, как женщина перебирает бахрому потёртой шали. И тихо произнёс:
— Могу я… я и народ Коннахата… Можем мы чем-то помочь тебе, госпожа?
Она поглядела на него и улыбнулась, как улыбаются ребёнку.
— Спасибо, что спросил, мальчик. Но боюсь, что нет. Вы изгнали волшебство из своего мира. И не только волшебство. Ты говорил о новом боге, что угрожает вас покорить? Он был здесь. Стоял на том же месте, где сейчас стоишь ты. И плакал. Потому что совсем не хотел творщегося теперь Его именем. Убеждал, что говорил совсем о другом, его всего лишь неверно поняли. А, неверно поняв, записали… и отсюда пошли все неприятности.
— Друиды никогда ничего не записывали.
— Друидов больше нет, — седеющая женщина, сидевшая на месте королевы, потёрла друг о друга руки и дохнула на них, будто не могла согреться. — Никого больше нет. Ни великих сидхе, ни фоморов, ни богов. Вы остались одни.