Песня, собранная в кулак
Шрифт:
Подъезжаем к настоящему городку. "Вальмон-дуа", - читаю я на придорожном столбе с планшеткой.
– Здесь родился Домье,- важно объявляет Блистен.
А вот и дом, в котором жил этот величайший сатирик-художник.
Я вылезаю из машины. Дом простой, двухэтажный, с облупленной стеной и воротами, словно сарай. А напротив - на площади - памятник Домье из белого камня. Камень стерся от времени. На постаменте надпись: "Этот памятник был воздвигнут по подписке. Штат Марселя Вальмондуа. Почитатели и друзья. Август 1900 года". Бюст Домье когда-то, видимо, был очень хорошим. Сейчас лицо облуплено, нос
Марсель не вылезает из машины. Ему, видно, самому горько видеть такое разрушение. Наверно, никак не соберутся отреставрировать. Городок маленький. Бедный...
Я снова забираюсь в машину, едем дальше. Снова поля, рощи, белые кубиками - домики. Все ярко-зеленого, шпинатного цвета, даже глаз режет.
На полотнах французских пейзажистов начала двадцатого века эта природа осталась навечно. И наверно, как это все великолепно по осени!.. Еще деревня. Маленькое бистро. Мы останавливаемся, чтобы выпить кофе. Внутри никого. Час, когда все жители на работе.
Мы садимся на деревянный диванчик, отполированный спинами, заказываем кофе.
– ...Конечно, принципы Эдит могли шокировать,- рассуждает Марсель.
– Они никогда не устраивали буржуазную мораль. Но если б она была маленькой буржуазкой, как и все остальные, могла ли она так петь? Так чувствовать? Так откликаться на каждую беду окружающих?..
Конечно, она жила вне условной морали. И все инстинкты у нее были природные. Пламенность восприятий. Вся жизнь - одно сплошное, большое сердце. И все - мимо принципов "хорошего воспитания". Искусство для нее было святыней...
Марсель прерывает рассказ. Тучный, добрый хозяин подает нам превосходный кофе. Марсель - блестящий рассказчик. Я вижу Эдит живую, молодую. Вижу весь склад ее характера в самых неожиданных проявлениях.
– Как-то раз в гостях у нее среди артистической богемы сидел случайно попавший человек из деловых кругов.
Один из молодых актеров начал рассуждать о неблагодарной профессии певца. Он каждый раз должен вступать в бой со зрителем, которого боится. Эдит вдруг яростно, словно тигрица, обрушилась на коллегу.
"Как? Как же можно их бояться? Как их бояться, если они пришли! Ведь это значит, что они любят вас, хотят общения с вами... Когда я выхожу на сцену, вижу их, слышу, чувствую, как они меня ждут, как они слились со мной воедино, я каждый раз хочу создать что-то неповторимое! И их уже не сотни, не тысячи, не десятки тысяч, а не более чем один... Мой зритель, мой любимый, и я целиком принадлежу ему. Больше двадцати лет длится эта любовь между ним и мной. И каждый вечер я отдаю ему мою благодарность, мою любовь, мое дыхание... И только он один ни разу не обманул меня, не изменил мне и любит меня до сих пор!"
Все гости сидели, онемев от волнения и удивления. И тогда старый человек, такой далекий от мира искусства, встал, по лицу его катились слезы.
"Я знал, мадам, что вы - великая актриса, теперь я знаю, что вы - великая женщина!.."
Кофе выпит, рассказ досказан. Мы садимся в машину и едем дальше. Мы едем дорогой, которой когда-то в дилижансе ездил Ван-Гог.
Овер сюр Уаз. Городок Овер на реке Уазе. Вот здесь и провел последний год жизни сумасшедший гений.
Мы проезжаем небольшой собор, который я знаю по его пейзажам. Он сложен из серого камня, без украшений, стоит на холмике, обсаженном тополями. Сейчас они сильно подрезаны и топорщат к небу голые сучья, словно толстыми узловатыми пальцами ловят облака.
А весенние облака мчатся над Францией очень низко, и они ярко-белые и плывут, как перины.
Мы останавливаемся возле маленького отеля "Оберж Ван-Гог". Внизу ресторан, и если посидеть там за столиком, то вам разрешат подняться на второй этаж, в чуланчик, где жил Ван-Гог. Здесь он и умер... В тот день, когда Ван-Гог вернулся домой смертельно раненный, доктор Гаше, который лечил художника, уехал в Париж, и с Ван-Гогом остался сын Гаше - шестнадцатилетний юноша. На его руках той же ночью умер Ван-Гог.
Сын Гаше всю жизнь прожил одиноко в доме неподалеку от отеля, нередко вспоминая, как самое важное событие своей жизни, смерть Ван-Гога. Он собирал картины французских импрессионистов и умер четыре года тому назад глубоким стариком, оставив богатейшую коллекцию. Портрет отца Гаше работы Ван-Гога, в светлом картузе с русой бородой и светлыми глазами, все помнят по репродукциям.
Вот она, эта комната с косым потолком. Оконце прямо в крыше, из него виден кусочек неба и труба соседнего дома. В комнатке - стол, плетеный соломенный стул, который встречается на картинах художника. Железная кровать с витыми спинками. Сколько людей, сколько молодых художников благоговейно касались пальцами железных прутьев этой кровати, принявшей последнее дыхание крупнейшего мастера живописи.
Мы спускаемся по витой старой лесенке, даже стены ее хозяева не решаются ремонтировать. Облупившаяся, грязная краска осталась от тех времен, когда сам Ван-Гог спускался вниз со своего чердака, в полосатом костюме, с ящиком через плечо и с холстом и мольбертом в руках...
Садимся за столик. Здесь едят все туристы. Дела хозяев хороши.
Кусок жареной говядины, стакан красного вина, свежий латук, сыр и кофе с ликером нас вполне удовлетворяют.
Теперь путь наш лежит на кладбище, где похоронены братья Ван-Гоги. Снова накрапывает дождь. Кладбище на холме, пустынное, голое. Ни деревца. Одни каменные кресты да надгробия. У стены - две скромные могилы, сплошь заросшие плющом. На одной-каменная доска с надписью: "Здесь покоится Винсент Ван-Гог. 1853-1890". Рядом - такая же доска: "Здесь покоится Теодор Ван-Гог. 1857-1891". Вот и все. Ни цветов, ни обелисков. Плющ и серый камень, охраняющие покой Винсента и брата его Тео, без памяти любившего своего художника.
Мы ходим с Марселем по кладбищу. Мелкий дождь, вернее, мокрый туман ложится пылью на наши макинтоши.
– Тео, - задумчиво говорит Марсель, - Тео. С этим именем связаны последние минуты Эдит...
– Он, конечно, вспоминает Тео Сарапо.
– Скажите, что заставило ее выйти замуж за такого молодого?
– Он сам. Он настоял на этом. Он любил ее, несмотря на то что она была уже немолода, больна и уродлива. Любил в ней несравненный талант. Был ее учеником. Она вывела его на сцену. Есть даже дуэт, с которым они выступали в концерте в театре Бобино... Она сама тогда написала для него шесть песен... Дуэт всегда имел самый большой успех.