Песочные часы
Шрифт:
В едва-едва забрезжившем рассвете видно, как в доме напротив светится лампа под желтым абажуром. Там — мне представляется — тоже за столом завтракает мальчик, потом он, как и я, выходит на улицу, в руке у него портфель, он идет в свою, мужскую, школу. В 59-ю или 46-ю. Может быть, и он каждое утро видит мое светящееся окно. И, может быть, мы встречаемся с ним на улице, но не узнаём друг друга. Но когда-нибудь мы познакомимся. А пока можно представить себе, что мы уже знакомы и дружим.
Я бреду по слабо освещенной улице Щукина, мимо Малого Левшинского, Чистого, сворачиваю в Мертвый. Тяжелый вытертый портфель черной кожи —
Может быть, мамина раздражительность отчасти была результатом трудных на первых порах отношений с отцом. К этому еще прибавились переживания по поводу женитьбы сына: Витя женился, во-первых, очень рано, ему еще и двадцати лет не исполнилось, не закончив институт, на девушке, которая, по маминому глубокому убеждению, «поймала» его, позарившись на папино имя, а главное — на папины деньги. Маму обижало, что сын, еще недавно во всем послушный ей, теперь делает все, что хочет «эта Люся», и даже в голосе его появились ее интонации. Мама изо всех сил старалась не портить отношений с невесткой, дарила ей какие-то свои сумочки, кофточки и горячо негодовала, если видела потом эти кофточки на Люсиной маме.
Да еще неудачи в театре. Мама приходила из театра взвинченная: «Он отдал мою роль этой бездарности! Этого я ему никогда не прощу! Бог его накажет за это!»
Да тут еще я со своими двойками.
Я пытаюсь скрыть двойку от мамы, вру учителю, что забыла дома табель, а если не удается соврать — стираю ее ластиком или бритвочкой, а это еще большее вранье, которое рано или поздно раскрывается. И тогда!..
О, эти скандалы!
Мама воспламеняется от собственного гнева, в сердцах оглушает оплеухой, в ней рвет и мечет несостоявшаяся трагическая актриса, а я стою посреди комнаты, как у позорного столба, только столба нет, не на что опереться.
Для своих скандалов мама выбирает время, когда папы нет дома, чтобы не мешать его работе. Папина работа — это святое. «Тише! Папа работает!» Впрочем, иногда и папе достается грома и молнии, после чего следует несколько дней «принципиального» молчания, тоже мучительного. Попытки прервать это молчание раньше срока бесполезны и даже опасны — тонкая кожица налаживающихся отношений может прорваться новым обвальным шквалом. Поэтому все ходят с напряженными лицами и разговаривают тихими голосами, чтобы не вызвать взрыва.
Потом обида изживает себя, мама пылко прижимает меня к себе:
— Боже мой, как я тебя люблю! Птичка моя, солнышко мое, всё мое! Ну иди ко мне, ну сядь, ну скажи: ты больше не будешь меня огорчать? Не будешь?!
Наступает счастливый период покоя — вплоть до новой вспышки, которая накатывает с неизбежностью, и погасить ее нельзя никакой логикой, никакими оправданиями.
Я — юный пионер!
В третьем классе, в апреле, ко дню рождения Ленина, весь наш третий «А» приняли в пионеры. Вера Михайловна перед этим пугала нас, грозилась, что такую-то и такую-то не примут из-за плохих отметок и плохого поведения, но к торжественному дню всем двойки исправила, чтобы никому не портить праздник.
Принимали нас в Историческом музее на Красной площади, в отделе, посвященном Владимиру Ильичу Ленину. Там на одном из стендов висело черное, неказистое пальто Владимира Ильича с дыркой на рукаве от пули злодейки Фанни Каплан.
Кроме Веры Михайловны, нас сопровождали школьная пионервожатая Анечка и три большие девочки — пионерки из пятого или даже шестого класса, очень гордые оказанным им доверием.
Нас поставили шеренгой напротив исторического пальто, и мы произнесли торжественное обещание, которое заранее выучили наизусть:
«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твердо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».
Пионервожатая Анечка на всякий случай нам подсказывала, и мы вслед за ней хором повторяли фразу за фразой.
— К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы! — закончила Анечка.
И мы хором ответили:
— Всегда готовы!
После этого большие девочки — две с флангов, а одна с середины — начали повязывать нам красные галстуки, обращаясь к каждой:
— Будь готова!
А та отвечала:
— Всегда готова!
И отдавала салют.
Потом Анечка всех нас поздравила со вступлением в пионеры и объяснила, что три конца галстука, скрепленные узлом на груди, символизируют неразрывный союз пионеров, комсомольцев и коммунистов.
Одна из старших девочек с чувством прочитала стихотворение поэта Степана Щипачева:
Как повяжешь галстук — береги его! Он ведь с красным знаменем цвета одного. А под этим знаменем в бой идут бойцы, За отчизну борются братья и отцы. Пионерский галстук, нет его родней, Он от юной крови стал еще красней!Это было так торжественно! Хотелось поскорее пролить свою юную кровь за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма!
С этим радостным чувством, нарочно выпустив галстук из-под пальто, чтобы все видели, что я теперь не кто-нибудь, а пионерка, я вошла во двор, где Горюнов с Рапопортом резались в ножички. Горюнов увидел мой галстук и сказал:
— A-а! Будь готов — всегда готов бить кротов, гонять котов!
— Дурак! — гордо ответила я.
Даже не обиделась.
Мишкино ружье
Мишке Горюнову подарили на день рождения ружье. Оно стреляло маленькими пульками, похожими на остро отточенные обломки грифеля. Мишка вынес ружье во двор и сказал, что он всем даст разочек пальнуть. Мы стреляли по очереди в ствол клена с прикнопленным листком бумаги, с десяти шагов. Из девочек попала только Аня, а мы с Валей и Наташкой промахнулись. Потом ружье взял Мишка Рапопорт. Перед этим он издевался над нами, говорил, что мы стреляем «на кого бог пошлет», что у нас руки дрожат и в глазах двоится. Мы поэтому стали хором бормотать: «Колдуй баба, колдуй дед, заколдованный билет!..» — чтобы Мишка промазал. Он долго целился, закрыв один глаз и высунув язык. Выстрелил — мимо!