Песочный принц в каменном городе
Шрифт:
— Я люблю тебя.
Но он ведь обязательно спросит:
— Вот как?
И добавит будничным тоном:
— У нас скопилось много работы. Когда приступим?
А я устала доказывать. Быть может, просто устала. От шепота за спиной, издевок коллег, недоверия, но главное — устала гореть в ответ на холодное безразличие.
Но плакать не стану.
Лети! Я тебя отпускаю!
— Хочешь, прочитаю тебе сказку? — спрашивает Злата, вторгаясь в мои мысли.
Только сказки и не хватало. Тянет ворчать, но молчу. Пусть читает. Быть может, смогу
— Анаит была старшей и самой красивой дочерью купца Агофена, — голос Златы убаюкивал, усмирял бушующее раздражение. — Слава о ней разлетелась не только по миру наземному, но достигла ворот мира подводного. Одна из русалок, что слышала рассказ рыбаков, поведала о ней Посейдону. И не было покоя царю морей, все думы о деве прекрасной, никем не тронутой, что могла бы родить ему еще нескольких детей, развлекать ночами темными, ожидать днями длинными, целовать в сумраке.
— Какая правдивая сказка, — перебила я, — развлекать, ожидать, целовать. Эгоизм чистой воды.
— А сказки все из жизни берутся, — согласилась Злата. — Ты дальше слушай, говорят, сказка — ложь, да в ней намек; может, и тебе что пригодится.
— Моя сказка закончилась.
— Ага, — усмехнулась Злата и продолжила читать свою тетрадку. — … Но одно дело слышать — другое видеть. С месяц томился Посейдон в ожидании, не знал, как подступиться. Но та же русалка сказала, что приметила ее с подругами. Редко батюшка дочь на волю выпускает, а ежели позволение даст на прогулку, пару холопов обязательно приставит. Да только что Посейдону несколько душ загубить, если дева по нраву придется?
А не сойдет красотой — на корм рыбам пойдет за надежды разрушенные. Главное, чтобы на его вотчине оказалась.
— Капкан, — сказала я. Ситуация чем-то напоминала мою. Неужели повезло с Посейдоном встретиться? Заманил в чужой город и вот я у мели. И обратно дороги нет и вперед по острым камням идти страшно.
— И вот как-то раз, — Злата не стала комментировать мою реплику, — уговорила Анаит батюшку отпустить ее закатом морским полюбоваться, ракушек да голышей разноцветных собрать, водой с подругами поплескаться.
Хмурился Агофен, беду чуял, вместо двоих четырех холопов отправил, да не смотря на стыд положенный, приказал глаз с девок не спускать.
Но одно дело — наказ, другое — просьба.
— Отвернитесь, милые, — попросила Анаит стражников. — С подругами искупаться хотим, да мужским глазам не должно на девушек смотреть. Грех в том.
Подумали холопы, да согласились, достали махорку и подале отошли. Уж больно хорошо девица к ним относилась, завсегда добрым словом привечала, да о бедах-заботах спрашивала. А коль узнает о чем тяжком, не только посочувствует, но и поможет. Мала помощь, конечно, чай не парень, не наследник, но дорога. От души.
Батюшка ее не знал о том, сон его не ухудшился, так пусть и дальше отдыхает, забот не ведая.
Разделись девушки до рубашек, смеются, плещутся, Анаит зовут.
Посмотрела она на солнышко красное, набрала в грудь воздуха
— Если плохо закончилась, — предупредила я, — дальше не читай.
— Плохо — это как?
— Если ее Посейдон бросит.
— А, ну тогда слушай, — улыбнулась Злата и дальше читать начала. — Едва увидел Посейдон очи карие да лукавые, волосы, золотой короной уложенные, ноги белые да стройные…
— Про себя сказку придумала? — снова перебила я. Красивая Злата, прямо как из сказки. Только грустная очень. Когда я говорю ей об этом, она отшучивается, мол, давно в зеркало смотрелась? Близнецы, говорит, мы.
И когда говорит так, я верю, словно и правда родного человека встретила. И сейчас вот она лукавый взгляд на меня бросила и снова в тетрадку уткнулась. На душе потеплело.
Значит, не бросит ее Посейдон. Я приготовилась слушать.
— Едва увидел Посейдон очи карие да лукавые, волосы, золотой короной уложенные, ноги белые да стройные — направил волну, схватил в объятия и увез во дворец.
Колесница справно мчалась, вокруг твари расползались, разлетались, дорогу уступая, кланяясь, стараясь лучше наложницу рассмотреть. Раздавил Посейдон двух медуз любопытных, опоясал морского конька тиной крепкой, погрозил акуле трезубцем — враз свита успокоилась и делами занялась.
Только Нерей, ведающий тайнами будущего, решился вновь поперек колесницы выйти. Едва жив остался — на такой скорости царь морей во дворец несся, мечтая девой приглянувшейся усладиться.
— Не твоя это пара, — сказал старец. — И в дом беду не веди. Дочь моя, Амфитрита, мертвую деву акулам в дар принесет, ты нрав ее знаешь. Даже ласк изведать не успеешь.
— Ну, говори! — прогремел владыка морской. — Или все высказал? Где ж советы, которыми славишься?
— Не может она стать второй царицей, — продолжил старец. — Слаба и напугана, с ума сойдет от власти неземной. Посели ее у самой кромки, чтобы румянец к щекам вернулся, да радость глаза осветила, чтобы косы ее ветер расчесывал, да русалки песнями развлекали, чтобы вновь была как живая. Царицей не станет… Королевой прибоя звать вели. От Амфитриты далеко будет, а тебе едино — и там достанешь, когда дышать разучится.
Посмотрел Посейдон на Анаит. Глаза — пустые озера, грудь как прежде вздымается, сама на ногах едва держится и все губы синие до крови прокусить пытается. А ведь то, что мертва, знает.
— И мертвые дышать могут, — сказала я. — Иногда кажется, будто не живешь давно, только ногами передвигаешь и дышишь.
Злата рассмеялась. Удивляюсь ей. Столько всего пережила и смеется.
— Устала слушать?
— Нет, — сказала я, причем честно. Сказка мне начинала нравиться. Было в ней что-то горькое, знакомое. Не знаю как объяснить. Как будто приезжаешь в чужой город и чувствуешь — он твой, и ты здесь была. Вот Злата читает сказку — я знаю, она ее недавно придумала, сама, а мне кажется, будто она крупинки с меня счищает, душу обнажает.