Песок пирога
Шрифт:
Да, я бы хотел загадать себе еще одно такое же лето. Если оно случится, значит я научусь контролировать свою жизнь.
Я хочу встретить свою дочь и спокойно ее проводить. Я хочу собраться с силами и следующий год встречать с большей уверенностью, чем этот. Я хочу, чтобы у меня было то немногое, что есть почти у каждого – уверенность в том, что его жизнь глобально не изменится в следующем году. Впрочем, 2020 год был кажется совершенно неподходящим для начала этой новой жизни.
Глава 4. Роман с транками
Круто не просто провести без «палева» контрабанду через границу, круто уже после объясняться с барыгами, которые тебя «зарядили», доказывая, что ты им ничего не должен. Транки выключили свет и я всю ночь не просыпался. Приятно избавиться от чувства страха и действовать спонтанно на рефлексах. Просто пиздишь этих скотов, которые на тебя наезжают и все. Какая-то бандерша с восхищеним оценивала мой стиль. Приятно осозновать, что он у тебя есть, а главное понимать, что внутри тебя живет иная сущность – более смелая и рискованная, чем в обыденной жизни. Хотя это и сон, но когда ты просыпаешься, то чувствуешь в себе эту пружину, как в юности перед выходом на ринг.
Пришло письмо из редакции о том, что мою очередную рукопись взяли в рассмотрение. Это значит, что возможно положительное решение в течении недели.
Первую свою повесть я написал буквально с метлой в руке, в телефоне, подметая классы в американской школе. Это была сатирическая новелла о городе, в котором я родился. Я так увлекся, что игнорировал опасности, которые меня подстерегали. За мной «охотилась» старшая в смене уборщиков Шеннон, которая сама не выпускала телефона из своих рук, но не могла допустить того, что какой-то русский позволяет приходить на работу как к себе в кабинет, обдумывая планы действий героев и сочиняя новую главу, которая рождалась в течении рабочего дня. Я тут же выкладывал ее в сеть и получал на нее отклики. До сих пор я писал только короткие рассказы, и сочиненная за две недели повесть стала для меня самого неожиданным открытием того, что я способен и к более крупным формам.
Я следил за актуальными событиями, происходящими в городе, поддерживал переписку с некоторыми своими знакомыми по сети и даже ухитрялся ссориться со старыми приятелями, стремясь сохранить иллюзию динамики наших отношений, несмотря на то, что я покинул город более десяти лет назад. Я посвятил городу несколько своих стихотворений, в одном из которых я даже пожелал родному городу превратиться в пепелище, в метафорическом смысле, разумеется, желая забыть все то дурное, что было с ним связано. Город стал для меня художественным образом, в котором я черпал свое выдыхающееся в Америке вдохновение.
Иркутск это икона для иркутян, и я в своем стихотворении совершил самое традиционное для иркутянина святотатство – надругался над его святынями.
Я из Иркутска.
Давно, причем, из.
Зная одно направление -
на Запад, типа,
на самом деле:
«мели Емеля!»,
развивался по шизофреническому типу -
круги наматывая,
как фокусник из шляпы
доставал ленты пестрые
одну за другой,
и в зал бросал на потеху публике
толпе, практически,
для которой материя всегда первична
будь то стринги,
иль ризы Христовы.
Не с того ль повелось, на самом деле?
Жребий бросали,
псами вгрызались, делили
рвали на части…
Отвлекся, впрочем.
Так, вот:
петель кружева,
мелодии дерева,
в сумме слагаемые города.
В памяти вырублено топором:
«Не говорят о веревке, в доме повешенного»,
и имени не называют.
В церквях записочки
с просьбами о поминовении:
два пишем, три в уме.
Кадят кадила, втыкаем в подсвечники
свечи валятся замертво, не горят!
Зло, с досадой: как все неловко,
не протиснуться, не повернуться
«Сени, вы, сени мои», -
спасение -
свежего воздуха с Ангары вдохнуть.
Вдох-выдох,
даже не верится,
что так легко можно попасть
в меда эти восковые, в эту патоку,
что льется из бочки,
прямо в пасть
потребителю-любодею
сала-солода,
золота куполов,
графских титулов,
мироточащих икон
из закромов купеческих,
из грязи,
достают адмиральский погон.
Много чести
для города.
Властью данной мне…
не важно, врочем…
Объявляю сей град винтажный
Пепелищем!
Впрочем, кто не рубил икон, тот не читал Достоевского. А я читал Федора Михайловича в подлиннике, чем мало кто из интеллектуалов с мировой известностью мог бы похвастаться.
Но удивительным образом, моя главная тема, как начинащего романиста, оказалась связана не с Иркутском, а с Ессентуками. Из Ессентуков я призывался в ряды Советской Армии после своего «позорного» и скандального исключения из университета, здесь теперь могила моей мамы, умершей через год после нашего отъезда в Америку. Через пять лет после ее похорон, меня неудержимо потянуло туда, чтобы окунуться в непритязательную атмосферу курортного местечка с простыми и понятными правилами поведения, настроенными на флирт и развлечение отдыхающей «на водах» публики.
Мои летние приключения в России в 2018 году сами просились в роман, я его написал на одном дыхании за два месяца. Я люблю этот роман, хотя он и насыщен эротическими сценами, и крайне рискован по содержанию, но написан он еще на свежих эмоциях и впечатлениях, вырвавшегося из тисков эмигрантсткой жизни человека. Мой герой настоящий эротоман и мерзавец. Эмоциональный накал, который я испытывал тогда, и страстное ожидание приключений были настолько сильными, что буквально преобразили действительность маленького куророртного города, превратив городской парк в Диснейленд для взрослых, в котором кипели и бушевали страсти, достойные пьесы Шекспира.
Было бы и вправду жаль потерять память о том во-истину фантастическом лете, которое случилось со мной два года назад. Это подлинный документ безумия, – с одной стороны, а с другой – хроника жизни, какой она предстает в состоянии транса: ожидание ежеждневных чудес и их реализация каждый божий день. Так, словно ты находишься на страницах сказки, где тебя поджидают не только восточные красавицы, но и опасные разбойники, коварные соблазнительницы, джины, прорицатели, тайные покровители, и еще множество невидимых тобой существ и созданий, которые следят за тобой, не зная как к тебе подступиться, поскольку тебя охраняет неведомая сила. В общем, я одновременно был и автором, и участником творящегося со мной безумия.