Пестрая лента
Шрифт:
Все, о чем я рассказал, осталось за бортом корабля правосудия. Дело было самое заурядное, скучное.
Следователь сделал свое доброе, справедливое дело и ушел в тень. Он не участвует в отправлении правосудия. Он не карает и не милует. Он разоблачает ложь и ищет правду.
История 3, в которой утверждается, что поражение иногда оборачивается победой
Когда
Моему другу (увы, не только ему!) раскрытие преступлений представляется по детективному кино: что бы там ни происходило, а в конце злоумышленника обязательно поймают. Попутно, «для интересу», заподозрят десяток-другой посторонних граждан, нескольких арестуют, а потом, конечно, выйдут на того, кому автор предназначил быть изловленным.
Реальный розыск куда сложнее. Самый проницательный сыщик, допустим, убедится, что имярек есть искомое лицо. Но под убеждение прокурор не даст санкцию на арест — нужны улики. Масса доказательств как будто бы изобличает преступника, не хватает чепухи какой-нибудь, — прокурор не утвердит обвинительного заключения.
— Да, все эти процессуальные нормы, — изрек однажды мой друг, — только мешают.
— Плохому танцору и штаны мешают, — ответил я, чем вызвал бурю негодований.
— Как же так? Вы сбрасываете со счетов дедуктивный метод. Можно ли, имея на руках кучу логических доказательств, копаться еще в разных фактических деталях? Эдак преступника проворонишь. Разве после ареста нельзя добрать недостающее?
— А если «добирать» относительно действительно невиновного? Ему каково?
— Выходит, можно оставить преступление нераскрытым?
Я уже имел повод сказать, что мой друг задает столько вопросов, что и сонм мудрецов не ответит. Спор этот — лишнее тому подтверждение. Но вопрос-то далеко не праздный! А главное, на него невозможно ответить.
Нельзя оставить нераскрытым преступление.
Нельзя обвинить невиновного.
Помните, мы уже говорили, что нет преступления без следов. К этому утверждению мы еще будем возвращаться, ибо оно в принципе справедливо. Но создаются иногда такие положения, что и вполне квалифицированный розыск заходит в тупик. И вот тут от следователя требуется высокое понимание своего долга, отточенное нравственное чувство — без этого легко соскользнуть на путь беззакония: искать улики там, где их нет, возводить обвинение на того, кто не виноват.
— Значит, — упорствовал мой друг, — оставить преступление нераскрытым.
Что сказать? Всяко бывает. И еще неизвестно, где тут поражение, а где победа.
Инспектор уголовного розыска Эдуард Агавелян, насколько я составил о нем представление, относится к тем работникам милиции, которые трезво смотрят на вещи. Поэтому он и не постеснялся рассказать о своих неудачах. Ведь и они, в конечном счете,
— А вы уверены, что Каин убил Авеля? — спросил меня мой собеседник, когда мы заговорили о раскрытии преступлений.
— Ну… разумеется, — ответил я не задумываясь.
— А почему? — Агавелян посмотрел мне прямо в глаза.
— Ну… Это же все знают. Кто же еще? Как известно, Адам и Ева при этом даже не присутствовали. А других людей вообще не было.
— Вот именно. Где же тогда доказательства? Согласитесь: «все знают», «как известно» — не лучшие из аргументов. Если бы мне пришлось вести следствие по этому делу, скорее всего я бы положил фотографию Каина вот сюда, — Эдуард Агавелян показал на тощую стопку фотографий в своем блокноте, — хотя, признаться, я тоже верю, что Авеля убил Каин.
В другой, куда более полной пачке фотоснимков заключаются, очевидно, самые интересные детективные истории. Меньшая часть блокнота — это беспощадное свидетельство неудач. Обычно этим не хвастают, во всяком случае, не стремятся привлечь к ним внимание корреспондента. Но Эдуард не стесняется. Он поднимает завесу над своими поражениями. И в некоторых поражениях я вижу в известном смысле большую победу, чем даже выигрыш в схватке с преступником…
Начало почти всех детективных историй — настоящих и литературных — не оригинально. Так и в нашем случае. На окраине Баку, неподалеку от конечной остановки трамвая № 5, в рощице был найден труп женщины. Она была убита каким-то тупым предметом. Преступник или преступники пытались сжечь труп, но что-то, видимо, им помешало. На месте происшествия не удалось обнаружить никаких следов, за исключением обгорелой страницы местной газеты. На ней сохранилась написанная карандашом цифра «16» — так почтальоны делают пометки номеров дома и квартиры.
Вот, собственно, и все, что получил в качестве, исходных данных инспектор уголовного розыска Эдуард Агавелян. Фактически — ничего. Но это — если раскрывать преступление так, как в романах. А на деле, конечно, многое получил инспектор.
Во-первых, он узнал, кто такая убитая, — ею оказалась Тамара Бахрамова, проживающая по такому-то адресу с мужем и дочкой. Во-вторых, кондукторши трамвая сказали, что убитая часто ездила до конечной остановки — они ее приметили, ибо народу в их трамвае бывает мало. В-третьих, что в их же трамвае ездит одна старушка и несколько раз она разговаривала с Тамарой, причем однажды старушка сказала: «Смотри, девка, допляшешься!» В-четвертых, диспетчер на конечной остановке видела, как Тамара в последний свой день сошла с трамвая с каким-то мужчиной и направилась в сторону рощицы. И, наконец, в-пятых, что Тамара плохо жила с мужем и дело уже почти дошло до полного разрыва.
Но, конечно, чтобы собрать перечисленные выше сведения, Эдуарду пришлось-таки потрудиться. Ведь сначала он установил довольно обширный круг знакомых Тамары и убедился, что никто из этого круга не мог быть участником драмы. Была тщательно разработана и отброшена версия виновности мужа — версия в силу Тамариных семейных неладов, имевшая солидное обоснование. И только потом инспектор добрался до кондукторш с их сведениями о поездках Тамары на конечную остановку.
Тут больше всего привлекли внимание слова кондукторши: «Что-то, видать, у ней было нехорошо, недаром та старушка ей выговаривала: «Смотри, девка, допляшешься!» — это я сама слышала, а уж мы, бабы, такую фразу мимо ушей не пропустим. А как фото ее вы показали, я сразу и подумала: «Доплясалась, сердешная».