Петербургская литература. Альманах 2022
Шрифт:
– Телегу достал. Конь повезёт. Самое важное берите, обязательно тулуп, валенки. Ночи уже холодные, не лето – конец сентября на дворе, – он закашлялся. – Сколько прятаться по лесам, никто не знает.
Старуха растерянно огляделась в хате, перекрестилась на красный угол, куда уже давно, несмотря на косые взгляды невестки, прикрепила старенькую иконку Спаса, виновато улыбнулась:
– Мне нічога не трэба, а смяротны хатулёк – вось ён, гатовы, – достала с полки за печью аккуратно сложенное и завязанное в платочек чистое бельё. – І хустачка ёсць, і свечка з царквы.
– Хатулёк
– Почему сидим? В неметчину захотела?
Но Наталья не двигалась, будто впала в ступор.
– Наташа! – крикнул почти на ухо.
Вздрогнула, обернулась:
– Василий Семёнович, там, как к озеру идти, бревно. Пока не утащили, взять бы на дрова? Зима долгая, чем топить будем? Я одна не приволоку.
– Какое бревно? – схватил за плечи, с силой тряхнул. – Встать! – команда прозвучала жёстко. – Полчаса на сборы!
Обоз из езерищанских беженцев: Овсовы, Кондратенки, Плескуновы,
Севостьяновы, Сепачёвы, – направляясь, якобы, в Городок, как властями приказано, миновал немецкие посты и свернул в лес, в сторону Давыдёнок. Наталья, приближаясь к родным местам, где каждый бугорок и кустик знакомы, почувствовала спокойную уверенность, на душе посветлело. Лес лесом, но в деревне ещё и родная тётка, мамина сестра Дарья Тихоновна. «Не пропадём!», – тешилась надеждой, укутывая в одеяло Галинку. Лариса прилепилась сбоку и, согретая маминым теплом, задремала. Беженцы переговаривались шёпотом, телега слегка покачивалась, Наталью тоже непреодолимо потянуло в сон…
«И-и-го-го!», – фыркнула, заржала кобылица. Молодая, упитанная, шерсть лоснится. Нет ни хозяина, ни пастуха. Вольно пасётся в редком перелеске. «Стой!», – хватает за уздцы Василий Семёнович, но управиться не может. Наталья быстро соскальзывает с телеги, смело взлетает на мощную лошадиную спину и скачет, скачет к дымящемуся голубыми туманами озеру. И кобылица слушается, признаёт в ней хозяйку, чувствуя решительный характер, затаённую уверенную силу…
– Stehen! Wer sind Sie? Wo? – на дороге внезапно появился немец, заросший щетиной с поблёскивающей сединой, и даже форма не придавала ему военного облика. Преградив путь, щёлкнул затвором «Фольксштурмгевера»**.
– Чёрт из табакерки! Видать, фашистский ополченец, – вполголоса обронил Сепачёв и, останавливая коня, уже громко, но невозмутимо пояснил:
– Обоз. В Городок приказано.
Наталья очнулась от дрёмы, не раздумывая, прямо с Галинкой на руках соскочила с телеги:
– Пан офицер, дети у нас! Киндер! Цвай! Кляйн цвай киндер! – умоляюще заглядывала в усталые глаза пожилого фрица.
Уныло разглядывая женщину с ребёнком, он меланхолично размышлял о своём: «Если мы, немцы, летом удирали от русских и так удираем осенью, что же будет зимой? Надо спасать свою шкуру. Война проиграна». Сунул руку в карман, снова нащупал письмо из Германии от сестры Эмили. Перечитанное десятки раз, оно не давало покоя его измученной душе: «Мне удалось получить разрешение навестить в концлагере нашу Паулу. Если бы ты, Генрих, был со мной, то непременно расплакался бы. Невозможно описать, в кого она превратилась, как выглядит.
«Зачем я здесь? Зачем мне эти несчастные русские старики и дети?» – немец опустил винтовку, шагнул в сторону:
– Durchfahrtsbedienung! Jeder kann reiten!
К Давыдёнкам обоз поредел, беженцы рассеялись по окольным деревушким. Но и оставшихся поместить в маленькой хатке Дарья Тихоновна не смогла.
– В сараюшке, на сене, не обессудьте, – виновато распахнула дверь, пропуская в дощатый сенник.
– И за то – слава Богу! – за всех поблагодарил Сепачёв. – Не под открытым небом. А в тесноте – не в обиде!
– Кипяточку принесу, в печи чугунок. Завтра похлёбку сделаю, – пообещала хозяйка. Коней попрячьте в кустах. Немцы частенько наведываются – руки загребущие.
Уходя, позвала Наталью:
– А ты с малыми да со старой – в хату на ночь, на полу постелю, – и уже на ухо шепнула: – Вовремя, девонька. Трофим твой обещал заглянуть, он же с моим сыном Лёнькой вместе по лесу, – горестно вздохнула, и поперечная морщинка, наметившаяся выше переносицы, вдруг резко прочертила открытый лоб.
…Гитлеровцы, оба молодые, высокие, в хорошо подогнанной форме, винтовки за спиной, по-хозяйски громко переговариваясь, свернули к хате. Дарья Тихоновна испуганно метнулась из сеней в комнату:
– Немцы! – и бледнея, рванулась к ним навстречу – задержать!
Решение к Наталье пришло мгновенно:
– На пол! Ложись к печке! – указала Трофиму, сгребая постель. – Заваливайте его тряпками! – приказала Рене и Гале, двоюродным сёстрам, и, первая, кучей набросила на мужа одеяло. – Залезайте наверх, детишки, прячьте папку! И молчок! Никому! Мама, садитесь рядом с малыми!
Немцы, небрежно оттолкнув Дарью Тимофеевну, вломились в хату.
Малыши, босые, без штанов, хохоча, прыгали с тряпичной горки на руки к бабушке и снова карабкались наверх, не обращая внимания на пришельцев.
– Тупые животные! – брезгливо скривился лысый полковник и перевёл взгляд на Наталью, которая, изогнувшись перед загнеткой, ловко поправляла чепелой дрова в печи. При этом тонкая талия, как у нерожавшей девочки, крутые бёдра и вся её изящная фигурка, подчёркнутая лёгким платьем, показалась ему такой обворожительной, что он похотливо цокнул языком: – Ах, жаль, что не арийка! – и лукаво подмигнул унтер-офицеру, который тоже невольно залюбовался хорошенькой русской.
Выходя на улицу, расправляя широкие плечи, полюбопытствовал:
– Ну, Арне, как тебе «русский рай», который создали большевики?
– В Германии я всё представлял по-другому. По сравнению с нами, немцами, эти свиньи вызывают лишь смех или ужас, – растерянно выдавил гладко выбритый, смазливый фриц.
– Но они никогда не поймут этого. Таких нельзя жалеть! Поверь моему опыту, – высокомерно похлопал по плечу лысый. – Они примитивные люди с животной тупостью, свойственной народам, населяющим эту страну.
– Да, – согласился Арне, – но всё же женщины у них чертовски привлекательны! И какие глаза, какой взгляд!