Петербургская повесть

Басина Марианна Яковлевна

Между тем холера объявилась и в Петергофе. Двор, спасаясь, перекочевал в Царское Село. Вместе с императорским семейством, своим питомцем наследником приехал и Жуковский. Ему отвели комнаты в Александровском дворце.

До знакомства с Жуковским он представлялся Гоголю по известному портрету: романтический юноша с развевающимися темными волосами. Певец «Светланы», автор страшных баллад… Но Жуковский изменился. Он был уже в летах, пополнел, полысел, приобрел степенность. Его лицо хранило выражение спокойной грусти. Темные, восточного разреза глаза, унаследованные от матери-турчанки, смотрели умно и добродушно. Улыбка была приветливой. Голову он держал чуть склоненно,

как будто прислушивался к чему-то и размышлял.

Теперь Гоголь и Пушкин встречались и у Жуковского. По-холостому, без дам.

Александровский дворец. Литография. 1840-е годы.

Правда, одна дама, вернее девица, появлялась. «Небесный дьяволенок», как называл ее Жуковский, вполне подходила к ученой мужской компании. Молодая фрейлина императрицы — Александра Осиповна Россет — славилась умом, образованностью, красотой. Поэты слагали в ее честь стихи. Придворные ловеласы ее смертельно боялись. За живость нрава ее прозвали ласточкой. За южную красу и острый язык — Донна Соль и Донна Перец. Она была ученицей Плетнева, дружила с Жуковским и Пушкиным.

А. О. Россет . Акварель неизвестного художника. Конец 20-х годов.

Приручить Гоголя ей не сразу удалось. Поначалу он дичился. А Россет он нравился. Его своеобразный выговор и взбитый хохол напоминали детство. Александра Осиповна родилась И провела ранние годы на Украине, в имении своей бабушки. Она с таким чувством вспоминала звездные украинские ночи, белых аистов, прилетающих с заходом солнца на крыши хат, галушки в сметане и вареники с вишнями, что Гоголь не устоял. Они подружились.

Россет жила вместе с другими фрейлинами в Камероновой галерее, близ Большого дворца. Жуковский, Пушкин и Гоголь встречались и в ее комнатах.

В. А. Жуковский. Акварель П. Соколова. 1835 г.

Было забавно наблюдать, как Жуковский, шутливо повздорив с красавицей Россет, просит прощения в стихах:

Чем умолю вас, о царь мой небесный — Прикажите ль? Кожу Дам содрать с моего благородного тела вам на калоши, Прикажите ль? Уши Дам обрезать себе для хлопушек…

Пушкин шутил иначе. Он написал два фельетона про Булгарина и Греча. Эти ловкие компаньоны бессовестно расхваливали друг друга и вместе ополчались против своих критиков. Так, Николай Иванович, заступаясь за Фаддея Венедиктовича, заявил, что у Булгарина «в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах рецензентов».

Фельетоны Пушкина назывались: «Торжество дружбы…» и «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем». Оба были подписаны: «Феофилакт Косичкин».

Гоголь слушал фельетоны Пушкина, его повесть в стихах «Кухарка», его сказки. Читал свои новые сказки и Жуковский. Гоголь был несказанно счастлив: он, скромный юноша откуда-то «с під Полтавы», удостоился присутствовать на турнире

богов. И боги столь добры к нему, обращаются как с равным. Просят почитать им из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» — так он назвал свои повести. Читали, разговаривали… Разговоры были разные. Больше о политике.

Пушкин говорил:

— У нас в Царском Селе нет ни холеры, ни бунтов, а вокруг такая каша, что боже упаси.

Запыленные курьеры на загнанных тройках доставляли отовсюду устрашающие вести: не слагают оружия восставшие поляки, бунтуют мужики, бунтуют солдаты в военных поселениях. В Старой Руссе — холерный бунт; под предлогом отравления перебиты не только лекаря, но и начальство; на городской площади, как при Пугачеве, судили дворян. В новгородских военных поселениях солдаты расправились с генералами, полковниками, офицерами — действовали мужики, которым восставшие полки выдали своих начальников.

Пушкин, недавно побывавший в Нижегородской губернии, поездивший по России, рассказывал, что народ раздражен и озлоблен. И виною этому не одна лишь холера.

Недавний начальник Гоголя, министр внутренних дел Закревский, на другой день после бунта на Сенной площади вел такой разговор с царем. Царь спросил его:

— Чему ты приписываешь народные волнения?

— Единственно злоупотреблениям и распоряжениям полиции.

— Что это значит?

— А то, государь, что полиция силой забирает и тащит в холерные больницы и больных и здоровых, а потом выпускает только тех, кто откупится.

— Что за вздор! — закричал Николай. — Кокошкин, — обратился он к петербургскому обер-полицмейстеру, находившемуся тут же, — доволен ли ты своей полицией?

— Доволен, государь, — отвечал обер-полицмейстер.

— Ну, и я совершенно тобою доволен.

Николай прекрасно знал, что сам Кокошкин наглый взяточник, но мирился с этим и отвечал жалобщикам:

— Я сплю спокойно, пока он полицмейстером в Петербурге.

Начальники, от малых до великих, наживались на всем, даже на народных бедствиях, и это считалось в порядке вещей.

«ПОЗДРАВЛЯЮ ПУБЛИКУ С ИСТИННО ВЕСЕЛОЮ КНИГОЮ»

Холера в Петербурге еще не прекратилась, а Гоголь рвался из Павловска. В июне он отдал печатать в типографию департамента народного просвещения первую часть «Вечеров на хуторе» и надеялся вскоре получить готовую книгу. Но подвел наборщик. «Моя книга вряд ли выйдет летом: наборщик пьет запоем», — жаловался Гоголь Данилевскому. И теперь, сидя в Павловске, он понимал, что если самому не явиться в Петербург и не приступить к фактору, то дело не сдвинется с места. Ему так хотелось отпечатать «Вечера», что и холера не пугала.

Пятнадцатого августа Гоголь приехал в Петербург. В городе не нашел почти никого из знакомых. Холера всех разогнала. Перепуганные господа сидели по дачам, посылая для пробы в город «людей». Ежели тех не возьмет зараза, можно самим ехать.

Первые дни прошли в хлопотах. Снял квартиру для себя и Якима на Офицерской улице в доме Брунста. Бегал то в типографию, то в цензурный комитет. Свое свидание с типографией описал в письме к Пушкину: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для напечатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву.Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».