Петербургские женщины XIX века
Шрифт:
И вот слышу голоса.
— Два рубля тридцать… Право, нельзя, сударыня: ниже двух рублей тридцати пяти копеек не могу уступить ни полушки… Ну, возьми два рубля тридцать одну копейку!.. Ах, как вы, сударыня, любите торговаться! Извольте за два рубля и тридцать четыре… Нет, не дам: тридцать две!.. Тридцать четыре, сударыня!.. Тридцать две, голубчик!.. Ну уж так и быть, бери тридцать три копейки… Вы не оставите мне, сударыня, барыша ни одной копейки…
Стой!.. Так это моя жена.
Я бегу к дверям, из которых исходят эти звуки; опрокидываю на пороге мальчика, который уже под моими ногами допевает начатую в честь меня песню: „Ситцы, материи, штофы, бурдесы, грагрени!“ Беру лавку приступом и проникаю в заднее отделение. Я не ошибся: это она — о, я никогда не ошибусь!..
— А, ты здесь, Иван Прокофьевич?
— Здесь, душенька, Дарья Кондратьевна. Пришел сюда потолковать с тобою окончательно об этом деле…
— Ах, мой дружок бесценный!.. А мне теперь недосуг. Вот я обещала помочь Марье Михайловне сделать некоторые покупки. Она совсем не умеет торговаться.
— Хорошо. Я подожду, пока вы кончите…
— Не дождешься, друг любезный! После того я должна ехать к Наталье Ивановне, с которою тоже отправимся покупать разные вещи. Потом опять приеду сюда с Катериною Антоновною, а потом я дала слово Матрене Николаевне приторговать кое-что для ее свояченицы… Я теперь очень занята.
В самом деле, она теперь занята чрезвычайно. Жаль, что я так далеко сходил понапрасну!.. Но я найду случай потолковать с нею окончательно: я приду сюда сегодня после обеда. Она, может статься, тогда будет посвободнее.
Бедная моя Дарья Кондратьевна! Вы сами видите, что у нее почти даже не остается времени ни позавтракать, ни пообедать. Во всей нашей части ни одна иголка, ни один аршин черной ленточки не покупаются без ее содействия и совета. Все тащат ее в Гостиный двор, потому что она мастерица торговаться, не то она тащит всех туда, чтоб другие видели, как она умеет приводить цены к их настоящей точке. Боюсь только, чтоб когда-нибудь не случился с нею удар, ежели кто-либо скажет ей хоть в шутку, что он купил ту же вещь дешевле, нежели она. Ради бога, не говорите ей этого!..
Ежели, дочитав эту статью, вы усмотрите, что вашей супруги нет дома, то не беспокойтесь: она, наверное, уехала в Гостиный двор с моею Дарьею Кондратьевной. Когда вам угодно, приходите ко мне после обеда — пойдем вместе в Шелковый ряд искать наших сожительниц».
Купить дешево можно было на Фоминой неделе, когда во всех лавках России устраивались традиционные распродажи. Как вспоминает Иван Артемьевич Слонов: «На Фоминой неделе в Гостином дворе устраивалась „дешевка“, для которой специально заготовлялся разный брак и никуда не годные вещи. Для этого с наружной стороны, около лавок, ставились временные прилавки, на них лежали большими кучами разные товары, и в них покупательницы копались, как куры. Продажа „на дешевке“ обставлялась особыми правилами. Так, например, купленный „на дешевке“ товар не меняли, за его качество не отвечали и ни под каким предлогом денег обратно не выдавали».
Но, как и в наше время, кроме азартных любительниц купить подешевле, встречались и дамы, страстно мечтающие «купить подороже» в престижном магазине. Такие покупательницы могли отправиться, например, на Невский в «Английский магазин» (современный адрес — Невский пр., 16/7). Содержателями магазина в разное время являлись купцы К. В. Никольс, В. Ф. Плинке и Р. Я. Кохун, который впоследствии стал хозяином участка. Магазин был один из самых дорогих в Петербурге. За рождественскими подарками для семьи любил сюда захаживать сам император Николай I.
Не меньшим шиком считалось отправиться в «Лионский магазин», купить шляпку у madam Luise на Невском или заказать букет в магазине «Fleur de Nice».
Вообще все первые этажи домов Невского проспекта занимали разные магазины. Например, в соседнем доме № 18 (только перейти Малую Морскую улицу) открыл свою первую лавку по продаже «иностранных вин и колониальных товаров» П. Е. Елисеев. Здесь же располагалась знаменитая «Кондитерская Вольфа и Беранже». А на противоположном от «Английского магазина» углу находился меховой магазин братьев Чаплиных и магазин китайских чаев Ивана Аверина (современный адрес — Невский пр., 13). А с 1833 года в доме Чаплиных открылся музыкальный магазин фортепьянного учителя и издателя М. Бернара, считавшийся лучшим в Петербурге. Владелец назвал свой магазин «Северный Трубадур». В крыле дома № 9 по Большой Морской улице располагался ювелирный магазин К. Бока. Словом, оказавшейся на Невском проспекте моднице легко было разгуляться.
Нет ровным счетом ничего удивительного в том, что именно там случилось ужасное происшествие, описанное Владимиром Одоевским в «Сказке о том, как девушкам опасно ходить толпою по Невскому проспекту»: «Однажды в Петербурге было солнце; по Невскому проспекту шла целая толпа девушек; их было одиннадцать, ни больше, ни меньше, и одна другой лучше; да три маменьки, про которых, к несчастию, нельзя было сказать того же. Хорошенькие головки вертелись, ножки топали о гладкий гранит, но им всем было очень скучно: они уж друг друга пересмотрели, давно друг с другом обо всем переговорили, давно друг друга пересмеяли и смертельно друг другу надоели; но все-таки держались рука за руку и, не отставая друг от дружки, шли монастырь монастырем; таков уже у нас обычай: девушка умрет со скуки, а не даст своей руки мужчине, если он не имеет счастия быть ей братом, дядюшкой или еще более завидного счастия — восьмидесяти лет от рода; ибо „Что скажут маменьки?…“ Как бы то ни было, а наша толпа летела по проспекту и часто набегала на прохожих, которые останавливались, чтобы посмотреть на красавиц; но подходить к ним никто не подходил — да и как подойти? Спереди маменька, сзади маменька, в середине маменька — страшно!
Вот на Невском проспекте новоприезжий искусник выставил блестящую вывеску! сквозь окошки светятся парообразные дымки, сыплются радужные цветы, золотистый атлас льется водопадом по бархату, и хорошенькие куколки, в пух разряженные, под хрустальными колпаками кивают головками. Вдруг наша первая пара остановилась, поворотилась и прыг на чугунные ступеньки; за ней другая, потом третья, и, наконец, вся лавка наполнилась красавицами. Долго они разбирали, любовались — да и было чем: хозяин такой быстрый, с синими очками, в модном фраке, с большими бакенбардами, затянут, перетянут, чуть не ломается; он и говорит и продает, хвалит и бранит, и деньги берет и отмеривает; беспрестанно он расстилает и расставляет перед моими красавицами: то газ из паутины с насыпью бабочкиных крылышек; то часы, которые укладывались на булавочной головке; то лорнет из мушиных глаз, в который в одно мгновение можно было видеть все, что кругом делается; то блонду, которая таяла от прикосновения: то башмаки, сделанные из стрекозиной лапки; то перья, сплетенные из пчелиной шерстки; то, увы! румяна, которые от духу налетали на щечку. Наши красавицы целый бы век остались в этой лавке, если бы не маменьки! Маменьки догадались, махнули чепчиками, поворотили налево кругом и, вышедши на ступеньки, благоразумно принялись считать, чтобы увериться, все ли красавицы выйдут из лавки; но, по несчастию (говорят, ворона умеет считать только до четырех), наши маменьки умели считать только до десяти: немудрено же, что они обочлись и отправились домой с десятью девушками, наблюдая прежний порядок и благочиние, а одиннадцатую позабыли в магазине».
Дом
Первая забота молодой семьи — нанять и меблировать квартиру. Даже если своя квартира (или целый дом) у жениха уже имелась, ее нужно было отделать заново и приготовить комнаты для молодой жены.
Все это часто требовало значительных вложений.
Первый посланник Северо-Американских Соединенных Штатов в России и будущий шестой президент США Джон Куинси Адамс (1767–1848), приехавший в Петербург со своей семьей в 1809 году, писал матери: «Нанять дом или квартиру с обстановкой невозможно. За голые стены одного этажа или дома, достаточного для размещения одной моей семьи, нужно платить полторы или две тысячи долларов, то есть 6 или 7 тысяч рублей в год, а на меблировку потребуется в 5 раз больше. Количество слуг, которых здесь должно держать, втрое больше, чем в других странах. Мы содержим дворецкого, повара, в распоряжении которого двое кухонных мужиков, привратника, двух ливрейных лакеев, мужика, топящего печи, кучера и форейтора, Томаса, моего чернокожего камердинера, Марту Годфри — служанку, привезенную из Америки, горничную мисс Адамс, которая является женой дворецкого, уборщицу и прачку. Швейцар, повар и один из ливрейных лакеев женаты, и все их жены также живут в доме. У дворецкого двое детей, у прачки дочь, и они тоже содержатся в доме. Я ежемесячно оплачиваю счета булочника, молочника, мясника, зеленщика, торговца птицей, торговца рыбой и бакалейщика, помимо покупки чая, кофе, сахара, восковых и сальных свечей. Дрова, к счастью, включены в стоимость квартирной платы».
В пьесе Гоголя «Ревизор» подвыпивший Хлестаков вдохновенно врет о своей блестящей жизни в Петербурге:
«Хлестаков: У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
Анна Андреевна: Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!
Хлестаков: Просто не говорите. На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже»…