Петербургский сыск, 1874–1883
Шрифт:
– Тимофей Иваныч…
– Не бойся, если нет преступных деяний, то господин Нартов ничего не узнает. Это я обещаю, но если, то, увы, мне не удастся держать рот на замке. Ты же понимаешь, что у меня служба такая.
Горничная смотрела в пол и теребила полу фартука, словно не решалась открыть рта.
– Надеюсь, что Иван ни в чём не повинен, а только является невольным свидетелем.
– Я тоже на это надеюсь. Так ты всё—таки знаешь, где проводит время Иван?
Глава тридцать
Алон Шляйхер бранил себя последними словами за несдержанность, в результате которой приходится отправляться в «гости» к Николаю Александровичу Кулябко, бравому майору, сохранившему не только молодецкую стать в теле, но и воинский порядок в отношении с подчинёнными. Майор, исполнявший ныне должность участкового пристава, хотя и был строг, но до педантичности честен и справедлив, за что неоднократно принимал страдания за подчинённых, но в обиду не давал.
Сыскной агент не в первый раз направлял свои стопы к Съезжинской улице. Там располагался участок Петербургской части в доме, под номером 23,который в три этажа, первый из крупных камней, остальные из брёвен небольшого диаметра, он недорого обходился казне, поэтому и приспособлен под полицейский участок.
Жизнь пробивает по земле тропинки и каждого из живущих ведёт предназначенной, но судьба порой преподносит подарки, незримо переплетает и сбивает дорожки в единое целое. А потом начинает ткать узор из тысячи тропинок, переплетая их, как искусный художник на холсте. Такслучается, что чуждые люди, не знавшие до встречи один другого, внезапно, по мановению волшебной палочки, начинают влиять на судьбу незнакомого человека, вдруг тихая тропинка одних сливается с широкой дорогой ранее чужого.
Алондумал о превратностях жизни, ведь с майором Кулябко они встретились в первый раз лет пятнадцать тому, в небольшом местечке, что в Минской губернии, где стоял 119 Пехотный Коломенский полк, в котором проходил службу тогда ещё подпоручик Николай Александрович Кулябко при батальонном командире подполковнике Бохане. Как он умудрялся выглядеть великосветским франтом, была загадка, ведь жил он только на своё армейское жалование, не получая ни полушки от старушки матери, едва сводившей концы с концами в маленьком именьице под Тулой с десятком крепостных душ.
В то время и Алона звали совсем по—иному, это он став сыскным агентом узаконил фамилию Шляйхер, хотя хотел выправить паспорт на имя Леонида Шахова, но увы, всё, что хочется, не всегда исполняется.
Сыскной агент неоднократно приезжал по службе в участок Петербургской части, где верховодил майор Кулябко. Алон хорошо помнил армейскую жизнь маленького местечка —кутежи, волокитства, картёжные «бои» за полночь и племянницу Авиву, которую соблазнил привлекательный батальонный адъютант и которая не вынесла позора в виде растущего живота и бросилась в мелководную речку. Николай Александрович так и не признал худосочного дядю, ему все мужчины местечка казались на одно лицо – длинный нос, куцая бородёнка, чёрные волосы, словно намазанные сажей и своеобразный говор, над которым потешались офицеры полка.
Пристав к одновременному счастью и несчастью сыскного агента оказался в участке.
Скрежетнув зубами и приклеив к лицу слащавую улыбку, Алон Шляйхер шагнул в кабинет.
В десятом часу, когда солнце яркими лучами остановило взор на грешной земле, к пустырю, что отнюдь не украшал улицу Плуталова, подкатил экипаж, запряжённый тройкой резвых лошадей. Даже они, гарцевавшие на месте, показывали окружающим, что подъехал человек с тугой мошной и замашками не меньше королевских. Вслед за первым подъехал второй, попроще и не столь резвых лошадях.
Экипаж качнулся и на землю ступил сапогом из мягкой кожи коренастый мужчина, скорее довольно старых лет, нежели средних, в расстёгнутом пальто, в разрезе которого виднелась жакетка с блеснувшей на животе толстой золотой цепью. Сошедший обернулся и подал руку совсем молоденькой даме в короткой соболиной шубке и шляпке, не сочетающейся с верхним платьем.
Мужчина с минуту постоял, подбоченясь, на лице появилось недовольное увиденным выражение на лице. Он обернулся к молодой даме и тоном, словно свысока, произнёс:
– И это она? То бишь землица и есть? – И громко проворчал, повернув голову в сторону. – Ванька, подь сюда, подлец,
– Папа, – капризно скривила губки барышня, произнеся слово на французский манер, делая ударение на последнем слогу, – фи, папа, сколько раз вам говорить, чтобы вы не употребляли таковых выражений. Вы же…
– Тсс, – отмахнулся, как от назойливой мухи, мужчина, – Ванька, – уже с гневом в голосе рявкнул и засопел.
– Туточки я, – тот, кого назвали Ванькой, на полусогнутых подбежал к хозяину, – что изволите?
– Ты говорил, что земля здесь во, – он развёл руками в стороны, словно хотел кого—то обнять, – а она во, – и руки снова упёрлись в бока. – Что ты мне голову морочишь? За что я заплатил? За этот пустырь? И что тут, на задворках самой столицы, я жить буду?
– Папа, – повысила голос барышня, – вы подарили землю мне и обещали мне дом здесь построить.
– Подарил, обещал, – голос стал тихим и примирительным.
– Так вот, мне здесь нравится и больше не орите на Ивана, пусть начинает строить дом.
– Ужежели ты так хочешь, так тому и быть.
– Папа, вы можете быть милым, когда хотите.
Из дома, что был угловым на улице, в окне второго этажа виднелся тёмный силуэт, то ли высматривая, что там творится рядом, кто там шумит, то ли просто стоял человек без определённой цели.
– Смотрит? – Тихо произнёс надворный советник Соловьёв, игравший роль купца, всё—таки не стерпевший, а украдкой посмотревший на окна Матрёниного дома.
– Смотрит, – совсем тихо ответил сыскной агент Сергеев, играющий роль купеческого помощника.