Петербургский сыск, 1874–1883

Москвин Игорь Владимирович

– Значит, столичные не причастны?

– Со всей уверенностью могу сказать?

– Ой ли? Не кажыгоп, доки не перестрыбнеш, как говорят малороссияне.

– Нет, Иван Дмирич, пусть меня черти на части разорвут, если я вру. Наши говорят, что сами гимназисты что—то не поделили или от распущенности. Вы ж знаете, нынешние нравы, мы—то агнецы по сравнению с теперешней молодёжью.

– Сенька, от кого я такие слова слышу?

– Иван Дмитрич, – обиженно надул губыИвушка.

– Не обижайся, я ж по—стариковски ворчу.

– Какой же вы старик?

– Устал я, Семён, устал.

– Поехали бы в Европу на воды,

подлечили себя.

– Вот и я о том подумываю.

– С тобой хорошо, однако, – Путилин развёл руки, – пока я на службе пора, – поднялся со стула.

– Кстати, – поднялся и Иевлев со своего места, – Полевой в столице.

На лице Ивана Дмитриевича не дрогнул ни один мускул, хотя Полевой был головной болью сыскного отделения последние пять лет, да и Ивушка – заинтересованное лицо, когда—то он перебежал в одном деле дорогу упомянутому вору, вот между ними и пробежала чёрная кошка.

– Давно? – Без особой заинтересованности спросил Путилин.

– С месяц, – и пожевав губу, уже тише добавил, – у Матрёны на Петербургской живёт.

Глава тридцать третья. По следам, истёртым временем

По возвращении на Большую Морскую Иван Дмитриевич поинтересовался у дежурного чиновника, кто из агентов по особым поручениям находится в сыскном отделении. Оказался только надворный советник Соловьёв, прибывший за четверть часа до Путилина.

Начальник сыскной полиции распорядился, чтобы Иван Иванович как можно быстрее прибыл в кабинет, для него срочное поручение.

– Будет исполнено, – произнёс дежурный чиновник.

Сам же Путилин по лестнице, устеленной тёмно—синей дорожкой, начал подниматься на второй этаж, где располагался кабинет. Иван Дмитриевич усталыми движениями скинул верхнее платье и не стал вешать в предназначенный для этой цели шкап, а просто бросил на стул, стоящий по правую сторону от входной двери, сам же сел за стол, не успел поднять сероватый лист с очередным циркуляром градоначальника, как раздался громкий стук в дверь.

Войдя в кабинет, Иван Иванович поздоровался. Путилин ответил кивком головы.

После того, как надворный советник расположился напротив, начальник сыскной полиции произнёс:

– По сведения, полученным час тому, в столицу на гастроли прибыл господин Полевой, – правая бровь Соловьёва поползла вверх, но лицо сохранило безразличное выражение, хотя дыхание изменилось, стало глубоким и частым, – надеюсь, не стоит вам объяснять, как важно не упустить вышеупомянутого преступника и отправить на каторгу. Он столько раз выскальзывал из наших рук, снискав, – Иван Дмитриевич сжал губы и продолжил, – незаслуженную славу хитрого лиса, ускользающего не только от рук сыскной полиции, но и самого, – иронически добавил, – Путилина.

– Иван Дмитриевич, – начальник сыска поднял руку, призывая чиновника по особым поручениям не перебивать.

– Такой случай может нам представиться не скоро, так что, Иван Иванович, берите пятерых агентов и установите наблюдение за небезызвестным вам домом Матрёны Ивановой, известной скупщицы краденного.

– Матрёны Криворучки?

– Совершенно верно, Криворучки.

– Иван Дмитрич, я думаю, мне хватит трёх агентов.

– Ой ли?

– Иван Дмитрич, Полевой хитёр, словно лис, как вы правильно изволили выразиться и, именно поэтому, мне хватит трёх – Васнецова, Сергеева и Ицмана.

Они опытны в делах слежки, не раз доказывали, что каждый из них в состоянии заменить с десяток полицейских.

– С вами трудно не согласиться.

– Иван Иванович, я бы и сам принял участие в выслеживании и арестованииПолевого, но, увы, боюсь только испортить вам дело.

– Я сделаю всё, что от меня зависит.

– Эх, кабы мне с вами, – Путилин ударил кулаком по столу, но покачав головой, добавил, – боюсь, только в тягость вам буду, да и времени особо нет.

– Иван Дмитрич, смею вас уверить, что нынешний случай будет последним, вот только как же со стрельнинским делом? Я так и не проверил Ивана Реброва.

– О нём не беспокойтесь, – сказал начальник сыска.

Господин Полевой, согласно полицейской карточке Николай Иванович Барбазанов, тридцати шести лет, православный, неженатый, происходящий из мещан города Печоры Псковской губернии, в течение последних пяти лет являлся той костью в горле, что не даёт возможности ни извлечьеё, потому что не добраться, ни вдохнуть полной грудью, ибо причиняет нестерпимую боль, ни обращать внимания, ибо постоянно напоминает о себе. Полевой в своём роде уникальный преступник с такими актёрскими талантами, что куда там иной знаменитости из Александринского театра. «Трудовую деятельность» Барбазанов начал ещё в 1857 году, когда в Новгородской губернии, в имении князя Павла Павловича Голицына похитил на десять пудов серебра, которые вывез в отсутствие хозяина на двух телегах, с подельником финляндским уроженцем Матвеем Хулькуненом, с чухонцем Николай познакомился буквально за несколько дней до дерзкой покражи. Потом выяснилось, что подельника, оказавшегося не Хулькуненом, а ХильбертомПерсиненом уже давно разыскивали полицейские управы Царскосельского и Шлиссельбургских уездов, да и в самом Княжестве Финляндском. Чухонца задержали, когда он пытался заложить свою часть серебра в ссудной кассе Напёрсткова и во 2 отделении Частного Ломбарда, вот тогда впервые всплыла фамилия Барбазанова. Частный пристав был крайне рад услужить князю Голицыну, и поэтому одного вора хватило для наказания.

Но никто не мог связать кражи в имениях и загородных дачах с именем какого—то восемнадцатилетнего юноши, действующего с определённой наглостью. Это уже потом выяснилось, что от рук Николая пострадали генерал—лейтенант Серебряков, тайный советник Воронцов, купец Парамонов в Лугском уезде, полковник Денисов в Петергофе, почётный гражданин Боготуров близь Гатчины, причём похищенные ценные вещи у последнего, были проданы содержателю корчмы Василию Соболеву у станции Мшинская, строящейся железной дороги на Варшаву, от которого и узнали о шустром молодом человеке. Потом были Киев, Одесса, Варшава, Москва и ещё ряд крупных губернских городов.

Барбазанов избегал столицы, словно зверь, учуявший в тех краях запретное место, но всё—таки не устоял и пять лет тому пристав 4 участка Петербургской части известил сыскную полицию о краже у надворного советника барона Бекендорфа, проживавшего на даче князя Белосельского—Белозерского, серебряных и драгоценных вещей, ценного образа Казанской Божьей Матери, а также пяти персидских ковров, всего на сумму более двадцати тысяч рублей, причём преступник, как выяснилось позднее, проник в дом через выбитое на первом этаже в оконной раме стекло.