Петербургский сыск, 1874–1883
Шрифт:
Кондуктор второго вагона, мужчина средних лет с поджарой фигурой, на которой ладно сидел форменный китель, встретил Жукова открытой улыбкой и блеском в глазах, видимо никогда не сталкивался с сыскной полицией.
– Вы говорите, четвёртого сего месяца?
– Да.
– Четвёртое, четвёртое, – повторил мужчина, – три молодых человека. Гимназист и двое в цивильном платье.
– Совершенно верно, – Миша устало смотрел на служащего, гадая припомнит ли тот или нет.
– Как же помню, – уже не чаявший услышать хорошую весть Жуков прикидывал, узнает ли о троице в последнем вагоне состава или нет, даже вздрогнул от неожиданности.
– Помнишь? – Заикаясь, произнёс сыскной агент.
– А как же? Помню, я тогда сделал им замечание, что они громко говорили, мешая другим пассажирам и несколько раз пересаживались с места на место.
– Если они громко разговаривали, то ты мог слышать их беседу? – С надеждой спросил Миша.
– Так я и слышал, но по чести сказать, не припомню. Народу много ездит в столицу и обратно.
– Их же вспомнил?
– Так, – кондуктор задумался на мгновение и пожал плечами, – я даже не знаю, отчего их запомнил. Вот шумных господ офицеров, ехавших вчера, не признаю, а вот эту троицу… Даже не знаю, что сказать.
– Может, всё—таки припомнишь.
Кондуктор сжал губы и провёл по ним пальцем.
– Хорошо, а сможешь их признать?
– Если встречу, то непременно, в особенности гимназиста.
– Чем он выделялся?
– Мне показалось, что в жизни он тихий и неприметный, а здесь перед приятелями голос повышал, словно хотел показать, что взрослый уже, а сам… – и он махнул рукой.
– Те двое запомнились чем—либо?
– Неприметные, только вот голоса и помню, словно в голове звучат.
Миша припомнил слова Путилина, когда тот рассказывал, что люди разные и память служит не всегда одинаково, вот некоторые из них лица встретившихся, хотя бы мельком, портретами оседают на всю жизнь, у иных в голове звучат голоса, а часть людского племени, отвернувшись, уже не могут вспомнить тех, с кем свела судьбы.
– Может быть…
– Нет, господин Жуков, голоса я запоминаю, а вот лица, увольте.
– Хотя бы помнишь, где они вышли?
– А что не запомнить? Между столицей и Ораниенбаумом пять станций. Стрельна, почитай, середина пути, остаются Сергий, где вы сели в вагон, и Лигово, вот там они и сошли.
– Точно помнишь?
– Точно, господин Жуков, точно. Я их ещё глазами проводил.
– Значит, заметил, куда они пошли? – С надеждой в голосе спросил Миша.
– Да, – улыбнулся кондуктор, почувствовал значимость, что сыскной агент почувствовал живой интерес, и после некоторой паузы сказал, – в буфет.
– Не путаешь эту троицу с другими?
– Никак нет, времени прошло всего ничего, а такими компаниями редко ездят молодые люди, они обычно в одинаковой одежде, то приятели в гимназической форме, то в цивильном, да и ведут всегда тихо и почтительно, а эти, – и он махнул рукой, – ведут себя, словно перепившиеся купчики, дорвавшиеся до лёгких денег.
– Да, – Миша достал из кармана фотографическую карточку, – не было ли среди компании этого?
Кондуктор внимательно посмотрел, потом покрутил в руках и уверенно заявил:
– Был.
Глава тридцатая. Свидетель
Семён, а попросту Сёма, ибо в силу возраста так его называли, толькоИван Кузмичотносился к сыну кузнеца, как к взрослому.
– Семён, ты уразумел, что я тебе сказал.
– Да, дядь Вань, уразумел.
– А значит, ты должен ответить на все вопросы господина Орлова, – староста только кинул колючий взор на дочерей, как те исчезли за дверью, – да не стой у двери. Подь сюда, – и он указал на скамью.
Сёма старался не смотреть на довольно молодого господина из самой столицы, но иногда украдкой бросит взгляд и быстро отведёт, несмелыми шагами приблизился к столу и присел на краешек скамьи, вытертой до блеска платьями и штанами.
Штабс—капитан не знал с чего начать. Допрашивать или вести беседы с людьми в возрасте или на крайний случай с гимназистами старших классов он умел, а вот с детьми тушевался и иной раз сбивался, всё казалось, что столь юные особы не до конца осознают серьёзность расспросов и поэтому не очень доверяют, рассказывая мелочи и утаивая главное.
– Ну, – в голосе мальчишки звучал вызов, словно он, наконец, набрался смелости и теперь готов разговаривать со столичным щёголем.
– Семён, – рявкнул староста и погрозил пальцем. Штабс—капитан умоляюще посмотрел на Кузмича, тот понимающе усмехнулся. – Семён, с тобой господин Орлов имеет желание поговорить, как с понимающим мужчиной, а не с неразумным дитятей. Ты уразумел?
– Да, – кивнул головой в миг преобразившийся мальчишка, ставший похожим на взрослого человека с детской фигурой и лицом.
– Я не хочу ходить вокруг да около, – теперь Василий Михайлович устремил испытующий взгляд на кузнецового сына, который стал серьёзным, насупив губы. Наверняка, подражал отцу. – Ты слышал об убиенном, найденном подле станции?
– Угу, – кивнул Семён и поправился, – слышал. – и бросил вопросительный взгляд на Кузмича, который закрыл глаза, мол, отвечай по совести и без утайки.
– Не буду говорить, что всё сказанное тобой важно для поимки злодеев, я думаю об этом, ты знаешь не менее моего, – штабс—капитан на секунду умолк, – расскажи, что знаешь.
– Ну, это, – выдавил Семён, сжал губы и произнёс, – иной раз мы бегаем на станцию, любопытно поглазеть за паровозами, как они начинают пыхтеть, с натугой трогаясь с места. Любопытно ведь, – вроде бы, как оправдываясь, продолжил, сморщив лоб, мальчишка.
– Это—то понятно, – провёл пальцем по щеке Василий Михайлович, староста нахмурился, – а что ты видел в тот день?
– Какой? – Спросил Семён и тут же осёкся. – Ну, в тот.
– Да не тяни ты, —пристукнул ладонью по столу Кузмич.