Петербургский сыск, 1874–1883
Шрифт:
На следующее утро Василий Михайлович проснулся рано, и, странное дело, первой мыслью была не о расследовании, котороеострою иглою не первый день буравит голову и, быть может, будет впиваться глубже и глубже. Правда, хотелось кончить быстрее дело и взяться за следующее, но, увы, не все происходит так, как желалось бы.
Штабс—капитан смотрел в зеркало. Большие голубые глаза с сероватым оттенком были красиво очерчены, а лёгкая тень под ними придавала некоторую усталость взгляду. Нос был длинный, прямой, с подвижными ноздрями; резко очерченный подбородок указывал на сильную волю; лоб был невысок, с немного выдающейся надбровною костью.
На минуту водворилось молчание. Выражение удивления на невозмутимом лице гимназического начальника быстро исчезло и заменилось скромной полуулыбкой.
– Таким образом, господин штабс—капитан, – спокойно сказал он, делая вид, что запамятовал фамилию чиновника по особым поручениям, – вы утверждаете, что наш ученик причастен к преступлению, о котором вы упомянули в начале нашего разговора.
Лёгкая тень пробежала при этих словах по лицу Василия Михайловича, и его губы сложились в едва заметную ироническую улыбку.
– В действительности я говорил, – заметил сыскной агент, – что для исключения Ивана Нартова из числа подозреваемых, я должен быть уверен, где ваш ученик, кстати, не пришедший в гимназию, провёл четвёртого апреля.
– Ввиду создавшегося положения, я, осмелюсь заметить, не понимаю, вы подозреваете, Нартова в преступлении или нет? – Спрашивал гимназический начальник тоном, будто бы говорившим: «Я не понимаю, какуюуслугу могу оказать я, когда вы можете выяснить это сами».
Штабс—капитан понял невысказанную собеседником мысль.
– Тут—то вы и ошибаешься! Вопрос вовсе не так прост, как вы думаете, по многим причинам.
Он посмотрел очень пристально на гимназического начальника, тот только пожал плечами.
Как и предполагал Василий Михайлович, разговор закончился ничем: зачем гимназическому начальнику излишние проблемы в виде статского советника? Чин по столичным меркам невелик, но недаром народная мудрость гласит: мал клоп, да вонюч.
Получалось какое—то хождение по замкнутому кругу: Мякотин, гимназия, Кронштадт, дядя, квартира, незнакомцы, снова гимназия, снова Кронштадт. Так никогда не добраться до завершения дела, если заново начинать, то с друзей Сергея. Ну, не может у человека в таком юном возрасте не быть приятелей, скорее всего, старших возрастом, в компании которых юноша чувствовал себя взрослым и поступал соответственно такому разумению.
Всё—таки спутники по последнему путешествию и есть тайные, скрываемые от всех друзья, может быть, связанные каким—то делом, а может, и преступлением. Начинать надо там и начинать с Венедикта, Сергеева брата, или соучеников по классу.
После дневного хождения и пустых расспросов помощник начальника сыска вернулся усталый, голодный и немного раздражённый, хотя видимых причин к последнему не было.
– Иван Дмитрич? – Миша спросил у дежурного, вопросом узнавая всё и настроение, и на месте ли, и занят ли.
– Беседует со вчерашним задержанным.
– Это которого вчера взяли на месте преступления?
– Его.
– А что с ним? Дело ясное и понятное, – Жуков пожал плечами.
– Оставьте, господин Путилин, жизнь есть зло, – отмахнулся с какой—то в одно и тоже время жестокими нотками в голосе, с другой небрежной обречённостью незнакомец, – сколько бы вы меня не убеждали, какие доводы не приводили, я останусь при своём мнении. – Правая сторона лица мужчины исказилась, ноздря раздулась, и он повторил, – жизнь есть зло.
– Знаете, сколько раз в стенах этого кабинета, – Иван Дмитриевич поднял руку, и указательный палец прочертил в воздухе круг, – я слышал подобные сентенции? И что удивительно, каждый раз в оправдание какого—нибудь злодеяния. Вот вы не хотите называть своего имени, ваше право оставаться, так сказать, инкогнито, но увы, сей факт не избавляет вас от наказания за свершённое.
– Я и не жду снисхождения, – незнакомец вальяжно откинулся на спинку стула, заложил ногу на ногу и обхватил колено замком сплетённых холённых пальцев с аккуратно постриженными ногтями.
– Как я понимаю, вы хотите попасть в места, куда вас отправят нести наказание, так сказать безымянным?
– Отчего же? – Мужчина не выказал удивления. – Я объявил себя Иваном Ивановым, надеюсь, этого достаточно? – И на лице заиграла улыбка с некоторой хитринкой.
– Повторюсь, ваше право, – Иван Дмитриевич с нескрываемым интересом смотрел в глаза незнакомцу, – я не буду настаивать на открытии вашего настоящего, но поверьте узнать его не составит труда.
– Как говорится: «Хвалящийся хвались о Господе. Ибо не тот достоин, кто сам себя хвалит, но кого хвалит Господь».
– Нет, господин Иванов, я не привык бахвалиться. Кстати, это самая скверная из черт – ставить себя выше собеседника.
Мужчина молчал.
– Вот вы, любезный господин Иванов, пытаетесь предстать передо мной в образе эдакого простака – рабочего, а на самом деле таковая роль вам удаётся, но как артисту из массовки, а значит, вы не из того сословия, к которому пытаетесь себя приписать.
– Любопытно было бы послушать, – незнакомец подался телом вперёд, едва не касаясь грудью стола, – что вы готовы рассказать обо мне, – в глазах мелькнули искорки детского веселья.
– О вас?
– Да, обо мне.
Путилин поднялся с кресла, обошёл стол и остановился напротив человека, назвавшегося Ивановым, с такой внимательностью начал рассматривать с головы до пят, что у незнакомца сошла с губ улыбка и исчезли из глаз искорки.
– Я слушаю, – нетерпеливо произнёс сидящий.
– Возраст, – Иван Дмитриевич взялся за подбородок, – двадцать пять – двадцать шесть лет, судя по одежде, вы с год начали вести неподобающий вашему воспитанию образ жизни.
– Подобающий, неподобающий, кто знает? – Нахмурился незнакомец.