Петербургский сыск, 1874 год, февраль
Шрифт:
Утром, первым пришел на службу штабс—капитан и не был удивлен, что Иван Дмитриевич уже в кабинете.
– Позволите? – спросил он скорее для вида, чем для разрешения.
– Заходите, заходите, Василий Михайлович, я, как раз, к прокурору собрался, пока его дела в дорогу не позвали. Нашли, откуда топор?
– Наш убийца не оригинален, начитался, видимо, сочинений господина Достоевского, у дворника.
– Сомневаюсь, – улыбнулся Иван Дмитриевич, – что он вообще книгу в руки берет, думаю, ему кистень больше
– Может и так, но человек нелюдимый, друзей не имеет, в свободное от службы время дома не бывает, куда уходит, никто сказать не может. Не человек, а призрак.
– Вполне допускаю. Вы проверяли по книге происшествий нападения и грабежи одиночками?
– Так точно, правда, не все могли заявлять, но я сопоставил с нашим подозреваемым и вот, что удивительно, совпадают с днями, в которые он был свободен и ни одного нападения на Петербургской стороне, словно он обходил ее стороной.
– Нет, Василий Михайлович, он не хотел привлекать к ней излишнего внимания.
Я об этом не подумал, хотя, действительно, так. Лишнее внимание ему было не к чему, газеты падки на такие случаи, вот и писали бы о них.
– Совершенно верно.
– И послужной список его у вас?
– Так точно, – штабс—капитан протянул лист синей синей бумаги Ивану Дмитриевичу.
– Посмотрю, пока буду в дороге, надеюсь, к десяти быть здесь.
Прокурор долго расспрашивал Путилина, нет ли ошибки? Таким образом обвинять заслуженного человека нельзя, надо иметь веские причины. Иван Дмитриевич терпеливо объяснял, ни разу не повторился, только изредка бросал взгляд на бегущие стрелки напольных часов, приближающихся ко времени, на которое назначена встреча с убийцей.
Извозчик кутался в шубу, все—таки на улице февраль.
– Гони, – не успев сесть приказал начальник сыскной полиции, – получишь еще рубль.
Кони рванули с места, Путилин повалился на сидение.
– Не зашиби, – пробурчал он, удобнее устраиваясь, не заботясь о морозном ветре, что нещадно хлестал по щекам.
В кабинет вошел запыхавшимся, лицо горело.
«Успел», – скинул пальто и направился к креслу.
Через несколько минут в кабинет вошли три сыскных агента, дюжего телосложения и остались стоять посреди кабинета, словно их вызвал для получения сведения или разноса начальник сыскной полиции.
– Разрешите, – теперь штабс—капитан не постучал, а сразу открыл дверь, – вот наш герой, о котором я говорил, – он пропустил вперед околоточного Синицына, на лице которого заиграли алые пятна.
– Проходите, Никифор… – Путилин запнулся, словно забыл отчество.
Синицын зарделся еще больше, вместо него произнес Василий Михайлович:
– Михалыч, Никифор Михалыч!
– Вот что, – с добродушной улыбкой произнес Путилин, – Никифор Михалыч, – он сделал ударение на имя и отчество, – присаживайтесь, разговор нам предстоит долгий. А я пока отпущу агентов.
Синицын на негнущихся ногах подошел к столу, складывалось впечатления, что кто—то невидимый подталкивает его, и робко присел, готовый каждую секунду вскочить со стула. Глаза устремил в пол, хотя несколько раз порывался их поднять на Путилина, но не решался, было боязно.
Иван Дмитриевич кивнул агентам, те ступили вперед и каждый знал свою роль, один сжал правую руку околоточного, второй – левую, а третий вытащил из кобуры, висевшей на пояса пистолет и шашку из ножен.
Синицын с диким взглядом попытался вскочить, но руки держали крепко и не дали поднятья с места. Околоточный взвизгнул бабьим голосом и обмяк, точно из него выпустили воздух. Никто не успел сообразить, как Никифор Михалыч пружиной вскочил вверх, вырываясь из рук агентов, стукнул по носу кулаком одного, который схватился за лицо. с разворота ударил второго и прыгнул к двери.
Штабс—капитан уловил движение околоточного и встал на пути полицейского, направив дуло, загодя припасенного пистолета в лоб Синицына, который повторно обмяк и на его руках, словно по мановению волшебной палочки появились железные браслеты. Агенты усадили околоточного на стул и стали рядом, готовые теперь не упустить ни единого движения Никифора Михалыча.
– Зачем же так, Никифор Михалыч? – Произнес тихим, но твердым голосом Путилин. – Я вас для беседы пригласил, а вы ведете себя закоренелым преступником.
– На собеседника, – огрызнулся Синицын, – такие штуки не надевают.
– Еще как надевают, – и Путилин кивнул письмоводителю, чтобы тот записывал каждое произнесенное слово, – а разговор нам предстоит на самом деле долгий. Можно, конечно, его отложить и продолжить после обыска.
Синицын метнул быстрый взгляд на Ивана Дмитриевича и сжал губы.
– Наверное, много интересного сможем найти или я ошибаюсь, Никифор Михалыч.
Околоточный молчал, только на скулах играли бугорки.
– Вы же знаете, что признаться лучше, нежели мы докажем вашу вину. Не так ли?
Синицын не знал, в чем его хотят обвинить, поэтому сразу сообразил, что два ведра разных хронометров и одно бумажников, которые он так и не решился выбросить (ведь кто будет делать обыск у полицейского!), являются достаточным основанием обвинить его в нападениях на мирных обывателей, установить хозяев будет несложно, ведь на некоторых хронометрах стоят имена хозяев. Здесь не стоит скрывать, все равно докопаются. Не такие дела раскрывали в сыскном, кто—то, а он наслышан. Лучше пострадать за малое, чем…
– В чем я и виновен, – тяжело дышал околоточный, – так в том, что хотел разбогатеть, а на нашей службе разве ж можно? – Он обретал уверенность, а в голове билась одна и та же мысль: «Лучше в малом», – вот и сподвигло меня заняться таким ремеслом, – он криво улыбнулся, поднеся руки к лицу, отчего звякнула железная цепь, соединяющая браслеты. Агенты напряглись, готовые в любую минуту кинутся на усмирение околоточного, – ну, я иной раз вечерами и, – Никифор Михалыч споткнулся в слове, затем нашел и продолжил, – озорничал.