Петербургский сыск. 1874 – 1883
Шрифт:
Маленький, коротконогий с выпирающим брюшком, которое выпирало из расстегнутого пальто, лысиной, прикрытой остатками волос с боков и сзаду головы, Никольский, отдуваясь, произнёс:
– Ни свет, ни заря, а мы уж на ногах, преступников ищем.
– Служба, – коротко выдавил из себя пристав, и только тень обеспокоенности пробежала по нахмуренному лбу.
– Не будем терять времени, – Иван Дмитриевич Путилин сжимал в левой руке трость.
– Вы правы, – согласился пристав, – давайте пройдём через двор.
– Кстати, – спросил начальник сыскной полиции, –
– С вечера отпущены.
– Все?
– Да.
– И горничная, и слуга, и кухарка?
– Совершенно верно.
– Странно.
– Что именно? – Спросил судебный следователь.
– Странно, что все отпущены.
– Вчера хозяева предупредили, что вернутся поздно, а вот сегодня с утра вернулась первой кухарка, за ней слуга, ну и далее вы всё увидите.
Дубовая дверь, в верхней части которой вставлены разноцветные стёкла, составляющие единую картину, была распахнута, несколько фрагментов рисунка разбиты.
Ковровая дорожка, проходящая по коридору и соединяющая двери, в некоторых местах сорвана и жёлтом паркете кое—где виднелись капли, а в некоторых местах и пятна уже подсохшей крови. Самое большое встретилось у лестницы. Путилин склонился и с прищуренными глазами поднялся.
Начали подниматься вверх по лестнице, переступая через ступеньки, словно боялись наступить на пятна крови и тем самым нанести боль хозяевам.
Первая комната на втором этаже оказалась будуаром госпожи Фроловой, стены которого оббиты голубым шёлком с яркими цветами по полю. Диван и несколько кресел, два из них валялись, словно кто в спешке, не разбирая дороги, на них наткнулся и опрокинул.
Спальня, следующая на этаже, представляла из себя жалкое зрелище. Подверглась разгрому, все предметы мебели и мелкие безделушки валялись разбитые, и спальные принадлежности искромсанные чем—то острым, видимо, ножом. Свисал сверху над кроватью не понятно на чём державшийся полог. Видимо, кто-то в последнюю минуту цеплялся за него, как за соломинку. Крышка секретера расколота, продолжала висеть на одной петле, ящики открыты и пусты. Драгоценности хозяйки, которые хранились в трёх шкатулках, инкрустированных дорогими камнями, похищены. Зеркало шкапа разбито.
В гостиной откинутый в сторону столик, вокруг – осколки фарфоровых чашек и чайника, по полу разбросаны серебряные ложки и сахарница. Тут же виднелись белоснежные кусочки колотого сахара. На полу валялись несколько разбитых масляных лампы, из которых большими лужами растеклось масло. На каминной полке ничего не было, даже часы сброшены варварской рукой. Диваны и стулья тут были вспороты, словно в них что-то искали. Гостевые комнаты не избежали участи гостиной.
Не было ни одной комнаты, в которой не учинён разгром. У Путилина складывалось впечатление, словно в доме провела ночь группа помешанных людей с буйным нравом.
В кабинете не взламывали замки, что было разумным, хотя не совсем. На каминной полке лежали ключи, судебный следователь попробовал один из связки
– Скажите, – обратился Путилин к приставу, – где находится пост городового?
– Будка стоит почти напротив
– Очень странно, – Иван Дмитриевич опять сощурился и добавил, – странно.
– Что видите странного? – Поинтересовался Никольский. – Это кощунство.
– Нет, дело не в варварстве преступников, странно, что они не боялись поднимать шума, зная, что рядом полицейский пост.
– Может быть, они не знали о наличии такового? – Вставил пристав.
– Поверьте моему опыту, когда злоумышленники идут на преступление, они пытаются, как можно больше узнать не только о доме, комнатах, хозяевах, но и мерах предосторожности, как им ретироваться, кто находится рядом. Тем более они бы видели городового. Что—то не сходится.
– Правильно ли я вас, уважаемый Иван Дмитриевич, понял, что преступники выбирают дом не случайно, а имея в своём распоряжении ряд необходимых сведений.
– Да, я это хотел сказать.
– Значит, кто—то из слуг может быть причастен к преступлению?
– Слуг и тех, кто был ранее уволен, – дополнил слова судебного следователя Путилин и покачал головой.
На полу валялись книги, выброшенные из книжного шкафа, некоторые из них с оторванными корешками, некоторые со страницами.
На третьем этаже рядом с лестницей валялся топор, который признал позже дворник.
С тяжёлым сердцем спустились на первый этаж, в столовой на столе стояли пять открытых бутылок – одна непочатая, из второй разлито вино в четыре стакана, стоящие здесь же, три оставшихся пустых скатились к краю стола.
– Вот и прояснилось количество преступников.
– Я бы так не сказал, – склонился над столом Путилин, – видите вот это, – и указал рукой на лужицы разлитого вина и кое—где засохшие.
– Вижу, – пробурчал судебный следователь, – четыре стакана, значит, четыре преступника.
– Не совсем так, – Иван Дмитриевич почесал щёку указательным пальцем, – мне кажется, да в общем, я уверен, что преступник был один.
– Как? А это?
– Посмотрите на бутылки.
– Бутылки, как бутылки, – пожал плечами Никольский, – схватили первые попавшие бутылки и решили тут же на месте отметить удачное дело.
– Странные бандиты, – улыбнулся начальник сыскной полиции, – начали отмечать, а ни глотка не сделали.
– Как так?
– Вы посмотрите на лужицы и пятна.
Судебный следователь фыркнул.
– Ничего особенного.
– Если бы была такая возможность собрать жидкость в бутылки, то они оказались бы полными. Вот первая странность, начали отмечать, как вы говорите, удачное дело да не выпили ни грамма, начали крушить всё, что ни попади под руку, да позабыли о городовом, вошли в дом, разбив стёкло на двери в сад, не заботясь, что в поздний час улицы пусты и далеко слыхать каждый звук. В общем, кто—то пытался ввести нас в заблуждение.