Петербургский сыск. 1874 – 1883
Шрифт:
– Я и сейчас могу это подтвердить.
– И вы говорили, что Анну никто не посещал и она никуда не ходила?
– Да.
– И не могла иметь отношений вне дома?
– Господин Путилин, имела ли моя служанка любовника или нет, мне не известно, но я при приеме предупредил, что не потерплю в доме присутствия мужчин.
– Хорошо. Но вы сможете пояснить тот факт. Что ваша прислуга, не приводящая в дом никого, никуда из него не отлучаящаяся, могла в положенный срок родить дитя.
– Это что, шутка?
– Нет, такими вещами в стенах сыскного не шутят.
– Об этом я не знал.
– И вы утверждаете, что Анна не отлучалась
– Утверждаю, – резко заявил титулярный советник и покраснел, – и вы предполагаете, что я… Путилин, – я не думаю, что непорочное зачатие способно повториться.
– Вы… да я… вы… не смеете так говорить. – Генрих Карлович вскочил со стула, замахал руками, – не смейте так говорить, я к прокурору… вы… я…
– Господин Шнейферов, возьмите себя в руки, иначе я вызову полицейских и они препроводят вас в камеру, где вы сможете успокоиться.
Титулярный советник сел, но с лица так и не сошла краска.
– Это нелепая ошибка.
– Вы проживаете вдвоем с молодой женщиной и такие отношения возникают…
– Не смейте так говорить, – Шнейферов ударил кулаком по столу, – не смейте марать мое имя нелепыми подозрениями.
– Почему же подозрениями. Вы же приехали не сегодня утром, а вчера вечером, это установлено моими агентами.
– Вы правы, я соврал вам.
– Я знаю и знаю, что ложь, сказанная один раз порождает новую, так что теперь мне хотелось бы услышать правду, ибо от нее зависит ваша жизнь.
Шнейферов задумался, посмотрел в глаза Путилина.
– Вам, как я понимаю, неизвестно, где я был вчера вечером?
– Пока нет, но дело времени и я буду знать, что вы от меня скрываете.
– Тогда я выбираю камеру. – Генрих Карлович опять поднялся, – мне более добавить нечего.
– То есть вы подтверждаете, что вчера вечером были в своей квартире?
– Ваше право так думать. Больше вы от меня ничего не узнаете.
– Господин Шнейферов, вам хочется прослыть убийцей молодой женщины и пойти на каторгу, если вы не виновны?
– Я готов на такие жертвы.
– Самопожертвование не всегда таковым является. Таким образом вы покрываете убийцу. А он будет насмехаться над вами, прочитав в газете, а процесс будет громким, что за его преступление пошел на каторгу невинный, взявший на себя весь грех преступления.
– Ну и пусть.
– Это похоже на мальчишескую выходку, Генрих Карлович.
– Ведите меня в камеру.
– Я понимаю. честь дворянина не позволяет сказать, что вы были у дамы, притом замужней.
Шнейферов вцепился в край стола.
– Ну, уведите меня, уведите, мне нечего больше вам сказать.
– Я не понимаю вас.
– Если вы так хорошо все знаете. То отчего меня мучаете. Да я был у дамы, но не смею назвать ее имени, не смею. Можете, хоть на миг представить это или вам обязательно надо с ней поговорить. Чтобы она подтвердила, что я был у нее. Лучше каторга, чем бесчестие. Все, я устал и не хочу больше с вами разговаривать.
– Ваше право…
Но через час пришлось господина Шнейферова вести, но не в допросную, а в кабинет Путилина, где Иван Дмитриевич, хотя и выглядел усталым с осунувшимся лицом, но вполне бодрая улыбка скрасила его губы.
– Господин Путилин, я же вам сказал, что более с вами не намерен разговаривать.
– Не стоит злиться, Генрих Карлович, я вынужден просить вашего прощения. Ибо Наталия Федоровна…
Шнейферов пронзил Ивана Дмитриевича
– Наталия Федоровна подтвердила ваши слова…
– Я ничего не говорил, – взвизгнул пронзительным голосом титулярный советник.
– Да, не говорили, но нетрудно было найти извозчика, которого вы наняли и который запомнил дом, к которому вас подвозил, так что не стоило делать тайн из того, что мы могли узнать.
– Но вы узнали это не от меня, – настойчиво повторил Шнейферов.
– Да, не от вас, но потеряли много драгоценного времени благодаря вашему упрямству, простите, благородству.
– Надеюсь, никто не узнает о Наталье Федоровне?
– Мы тоже умеем хранить чужие тайны.
– Честь имею.
После ухода Шнейферова наступила тишина. Было два подозреваемых и не осталось ни одного. Надо было начинать с нуля. Положим, что Генрих Карлович не имел связи с Анной и не допускал мысли и. если он так ревностно охранял имя замужней женщины, готовый последовать на каторгу, лишь бы не открылась его тайна, то в самом деле, рассуждал Путилин, он не имел никакого отношения к ребенку, которого носила под сердцем Анна. Тогда выходит, что надо искать мужчину, имевшего связь с Сергеевой. Если сам хозяин не имел и такой, то кто мог знать? Кого из родственников имела в столице Анна? Если не родственников, то знакомых и уже через них пытаться узнать тайну, унесенную Сергеевой в могилу. Далее, может быть, жильцы флигеля кого—то видели раньше, ведь приходил же кто—то к ней. Не святой же дух, в самом деле. Стоит хорошо пораспрашивать, потом дворник, наверняка, должен кого—то видеть, для такой цели он и поставлен, чтобы посторонние не имели возможности ходить там, где им вздумается. Следующее, начал Иван Дмитриевич, но размышления были прерваны стуком в дверь.
В кабинет вошли чиновники по поручениям – Иванов, Евсневич, Лерман, последним, как всегда Миша Жуков.
Иван Дмитриевич предложил вошедшим присесть и, когда умолк скрип стульев, произнёс:
– Каковы, господа, соображения по делу в Морском Училище? Подозреваемые благополучно перешли в разряд свидетелей, итак.
Иванов, как самый старший и по возрасту. и по чину, щипал ус и не собирался первым что—то говорить.
– Хорошо, нам известно, что Анна Сергеева была убита в двенадцать часов, к тому же ждала ребенка, как определил доктор, четыре—четыре с половиной месяца. Можно предположить, что соблазнитель или любовник, как хотите его называйте, живет недалеко, иначе Шнейферов бы знал об отлучках прислуги, к ней никто не приходил, таково условие приема в служанки. Теперь будут соображения? Убийца ходит по земле, а два человека, да, господа, два человека лишены права на жизнь ударом ножа.
– Я думаю. Снова надо начинать с флигеля, – подал голос Иванов, – дворник, жильцы. Могли они видеть или слышать, наверняка, разговаривали с Анной. Мне кажется, надо начинать с тех краев.
– Иван Дмитрич, – сказал Жуков, мне кажется, что мы зря не проверяем Лютого, то есть Николая Митрофанова, он же был в то время, когда было совершено убийство двумя свидетелями и оба в один голос утверждают, что видели его.
– Ты прав, но к нему вернемся позже, тем более, что он просто, появился не в нужном месте. Доктор же сказал, что руку убийца повредил при ударе, свежий след. Затянется и тогда нам трудно будет что—либо узнать.