Петербургское дело
Шрифт:
— Чушь! — фыркнул Герыч. — Если по твоему талиону жить, то люди насмерть перегрызутся. Как звери!
— У зверей талиона нет, — веско напомнил Гога. — Это чисто человеческое изобретение.
— Это не человеческое изобретение, а человеческая дурость, — сказал Герыч. — Дурость и жестокость.
— Без талиона люди тем более перегрызутся, — не сдавался Гога. — Как, по-твоему, люди должны выяснить отношения? Как они должны жить в общем доме под названием Земля, а?
Герыч икнул и сказал:
— Они должны
— Нормальный разворот! — хохотнул Гога. — Так тебя же по этой твоей щеке и долбанут! Так, что все зубы к чертям повылетают!
— Раз долбанут, два долбанут, а на третий задумаются, — сказал Герыч. Повернулся к Андрею и уточнил: — Правильно я говорю, Андрюх?
Тот вздохнул и пожал плечами:
— Не знаю, Гер. Может, Гога и прав. Может, подонки заслуживают того, чтобы их стирали с лица земли.
— Во-во, и я о том же! — обрадовался Гога. — Слушайте, у меня предложение. Давайте накатим еще по сотке и пойдем патрулировать улицы!
— Как это — патрулировать? — не понял Герыч.
— Как-как, просто. Как дежурные раньше патрулировали. Будем ловить хулиганов и асфальт их рожами полировать! И так каждую ночь.
Герыч поморщился и сказал:
— Дурак. Ты до первого мента только и дойдешь.
Последняя реплика заставила Гогу задуматься.
Около минуты он сидел, шевеля бровями, потом вздохнул и сказал печально:
— Н-да. Нет у нас еще твердой смычки между властью и представителями интеллигенции.
— Это ты, что ли, представитель? — уточнил Герыч.
— Ну не ты же, — так же печально ответил ему Гога. Потом повернулся к Андрею и сказал: — А вообще, Андрюх, я тебе так скажу: не грузись ты всеми этими делами. Жизнь — штука сложная. В ней всякое бывает.
— Я сегодня это уже слышал, — сухо ответил ему Андрей.
— От кого?
— От одного пацана. Такой же, блин, умный, как ты.
— Правда? Ну, вот видишь. Одна голова хорошо, а две лучше. Если тебе две головы за один день об этом сказали, значит, так оно и есть.
— Две головы — это толпа, — не совсем кстати изрек Герыч. — А толпа всегда не права. Правы только гении-одиночки.
— Я об этом и говорю, — не смутился Гога. — Ты, Андрюх, настоящий талант. А это значит, что ты должен поступить… э-э… Герыч, как этого хрена зовут? Про которого ты мне на прошлой неделе рассказывал?
— Я тебе про многих рассказывал.
— Ну тот, который про «блябидо» писал.
— Не «блябидо», а либидо, — невозмутимо поправил Герыч. — Это Фрейд. Немецкий психиатр, специалист по таким дуракам, как ты.
— Оскорбляй, оскорбляй, — хмыкнул Гога. — Я на провокации не поддаюсь. Нас дерут, а мы крепчаем. Так вот, Андрюх, Фрейд писал, что художник… если его, допустим, баба обломала, должен целиком отдаться творчеству! Понял? Там еще слово такое есть… почти матершинное. Гер, как байда называется?
— Сублимация, — ответил Герыч.
— Точно! Вот и направь свой негатив в граффити! Тогда тебе сразу полегчает. Я по себе знаю. Когда мне Наташка Котова не дала, я потом три дня страдал. А размалевал стену универмага — и все как рукой сняло! И такую я на стене вещь забацал, что даже Николаич восхитился и премию мне на мороженое подкинул.
— Да, мощная была вещь, — подтвердил Герыч. — Даже чересчур. Мы потом с Павлушей Трухиным три дня эту фигню закрашивали, когда «старшаки» ее увидели.
— Искусство должно будоражить умы, — ничуть не смутившись, заметил Гога. — Должно шевелить обывателя.
— Ты их так расшевелил, что нам чуть ноги не переломали.
— Что он там хоть нарисовал-то? — поинтересовался Андрей.
— Это… — начал было Герыч и вдруг замялся. — Приличного названия этой штуке нет, а неприличное я произносить не хочу.
— Пижон! — обозвал его Гога. — Это всего-навсего… всего-навсего… — Толстое лицо Гоги налилось краской смущения. — Да не важно это. Главное ведь, не что нарисовано, а как! Правильно я говорю, Андрей?
— Правильно, — усмехнулся Андрей. — Ладно, мужики, пойду я домой. Мне завтра с утра на первую пару.
— Ученых свет, а неученых — тьма, — изрек Герыч.
— Век учись, а все равно дураком помрешь, — внес свою коррективу Гога. — Хотя иди. Должен же хоть кто-то на стенах без ошибок писать.
12
В прихожей Андрей старался не шуметь. Мать наверняка уже спит. Или ждет его у телевизора. Если так, то нужно заглянуть, пожелать ей спокойной ночи. «Не слишком она обрадуется, увидев мой пьяный хариус», — усмехнулся про себя Андрей.
Возле двери в мамину комнату он остановился и прислушался. Телевизор работает — значит, мать не спит. Андрей вздохнул и постучал в дверь.
— Входи уже! — отозвалась мать из-за двери.
Андрей вошел.
«О, тяжело пожатье каменной десницы!» — прохрипел телевизор голосом Высоцкого.
— Ма, что за ужасы ты смотришь? — делано удивился Андрей.
— «Каменный гость», — отозвалась Мария Леопольдовна.
— Гость? А, знаю. Это по Пушкину, да? С Высоцким в главной роли?
— Да. — Мать положила спицы в корзинку и обернулась. — О господи! Ты что, пьян?
Андрей хотел нахмуриться, но вместо этого глупо улыбнулся:
— Чуть-чуть. Два бокала пива, не больше. С пацанами в баре посидели.
Мать посмотрела на Андрея поверх очков:
— Хорош, ничего не скажешь. Ты хоть соображаешь, который сейчас час?
— Ну.
— «Ну», — передразнила мать. — Я себе места не нахожу, все думаю, не случилось ли чего. А ты в баре с друзьями сидишь.
— Ма, я…