Петр и Алексей (Христос и Антихрист - 3)
Шрифт:
Поплясахом, погорахом На Сионскую гору!..
Теперь уже почти все плясали, не только в "одиночку" и "всхватку" - вдвоем, но и целыми рядами - "стеночкой", "уголышком", "крестиком", "кораблем Давидовым", "цветочками и ленточками".
– Сими различными круженьями,- объяснял Емельян Тихону,- изображаются пляски небесные ангелов и архангелов, парящих вкруг престола Божия, маханьем же рук,- мановенье крыл ангельских. Небо и земля едино суть: что на небеси горе, то и на земле низу.
Пляска становилась все стремительней, так что вихрь наполнял горницу, и, казалось, не сами они пляшут, а какая-то сила кружит
Во время кружения, одни свистели, шипели, другие гоготали, кричали неистово, и казалось тоже, что не сами они, а кто-то за них кричит:
Накатил! Накатил! Дух, Свят, Дух, Кати, кати! Ух!
И падали на пол, в судорогах, с пеною у рта, как бесноватые, и пророчествовали, большею частью, впрочем, невразумительно. Иные в изнеможении останавливались, с лицами красными как кумач, или белыми как полотно; пот лил с них ручьями; его вытирали полотенцами, выжимали мокрые насквозь рубахи, так что на полу стояли лужи; это потение называлось "банею пакибытия". И едва успев отдышаться, опять пускались в пляс.
Вдруг все сразу остановились, пали ниц. Наступила тишина мертвая, и, так же как давеча при входе Царицы, пронеслось благоговейнейшим шепотом: - Царь! Царь!
Вошел человек лет тридцати в белой длинной одежде из ткани полупрозрачной, так что сквозило тело, с женоподобным лицом, таким же нерусским, как у Акулины Мокеевны, но еще более чуждой и необычайной прелести.
– Кто это?
– спросил Тихон рядом с ним лежавшего Митьку.
– Христос Батюшка!
– ответил тот. Тихон узнал потом, что это беглый казак, Аверьянка Беспалый, сын запорожца и пленной гречанки.
Батюшка подошел к Матушке, которая встала перед ним почтительно, и "поликовался" с нею, обнял и поцеловал трижды в уста.
Потом вышел на середину горницы и стал на небольшое круглое возвышение из досок, вроде тех крышек, которыми закрываются устья колодцев. Все запели громогласно и торжественно:
Растворилися седьмые небеса, Сокатилися златые колеса, Золотые, еще огненные Сударь Дух Святой покатывает. Под ним белый конь не прост, У коня жемчужный хвост, Из ноздрей огонь горит, Очи камень Маргарит. Накатил! Накатил! Дух, Свят, Дух, Кати, кати! Ух!
Батюшка благословил детушек - и опять началось кружение, еще более неистовое, между двумя недвижными пределами - Матушкой на самом краю и Батюшкой в самом средоточии вертящихся кругов. Батюшка изредка медленно взмахивал руками, и при каждое взмахе ускорялась пляска. Слышались нечеловеческие крики: - Эва-эво! Эва-эво!
Тихону вспомнилось, что в старинных латинских комментариях к Павсанию читал он, будто бы древние вакхи и вакханки приветствовали бога Диониса почти однозвучными криками: "Эван-Эво!" Каким чудом проникли, словно просочились вместе с подземными водами, эти тайны умершего бога с вершин Киферона в подполья Замоскворецких задворков?
Он смотрел на крутящийся белый смерч пляски и минутами терял сознание. Время остановилось. Все исчезло. Все цвета слились в одну белизну - казалось, в белую бездну белые птицы летят. И ничего нет - его самого нет. Есть только белая бездна, белая смерть. Он очнулся, когда Емельян взял его за руку и сказал: - Пойдем!
Хотя свет дневной не проникал
С этого дня Тихон стал ходить на все радения. Митька научил его плясать. Сначала было стыдно, но потом он привык и так пристрастился к пляске, что не мог без нее жить. Все новые и новые тайны открывались ему на радениях.
Но порой казалось, что самую главную и страшную тайну от него скрывают. По тому, что видел и слышал, догадывался он, что братья и сестры живут в плотском общении.
– Мы - херувимы неженимые, в чистоте живем огненной,- говорили они.- То не блуд, когда брат с сестрой в любви живут Христовой, истинной, а блуд и скверна - брак церковный. Он пред Богом мерзость, пред людьми дерзость. Муж да жена - одна сатана, проклятые гнездники; а дети - осколки, щенята поганые!
Детей, рожденных от мужей неверных, матери подкидывали в бани торговые, или убивали собственными руками.
Однажды Митька простодушно объявил Тихону, что живет с двумя родными сестрами, монашками из монастыря Новодевичьего; а Емельян Иванович, пророк и учитель, с тринадцатью женами и девками.
– Которая у него на духу побывает, та с ним и
живет.
Тихон был смущен этим признанием и после того несколько дней избегал Ретивого, не смел глядеть ему в глаза.
Тот, заметив это смущение, заговорил с ним наедине ласково:
– Слушай-ка, дитятко, открою тебе тайну великую! Ежели хочешь быть жив, умертви. Господа ради, не токмо плоть свою, но и душу, и разум, и самую совесть. Обнажись всех уставов и правил, всех добродетелей, поста, воздержания, девства. Обнажись самой святости. Сойди в себя, как в могилу. Тогда, мертвец таинственный, воскреснешь, и вселится в тебя Дух Святый, и уже не лишишься Его, как бы ни жил и что бы ни делал...
Безобразное лицо Ретивого - маска фавна - светилось таким дерзновением и такою хитростью, что Тихону стало страшно: не мог он решить, кто перед ним - пророк или бесноватый?
– Аль о том соблазняешься,- продолжал тот еще ласковей.- что творим блуд, как люди о нас говорят? Знаем, что несходны дела наши многие с праведностью вашей человеческой. Да как нам быть? Нет у нас воли своей. Дух нами действует, и самые неистовства жизни нашей суть непостижный путь Промысла Божия. Скажу о себе: когда с девами и женами имею соитие,- совесть меня в том отнюдь не обличает, но паче радость и сладость в сердце кипят несказанные. Сойди с небес ангел тогда и скажи: не так-де живешь, Емельян!-и то не послушаю. Бог мой меня оправдал, а вы кто судите? Грех мой знаете, а милости Божией со мною не знаете. Вы скажете: кайся,- а я скажу, не в чем. Кто пришел, тому не нужно, что прошел. На что нам ваша праведность? Пошли нас в ад - и там спасемся; всели в рай - и там радости больше не встретим. В пучине Духа, яко камень в море, утопаем. Но от внешних таимся: сего ради, инде и подуриваем, дабы совсем-то не узнали... Так-то, миленький!