Петр и Алексей (Христос и Антихрист - 3)
Шрифт:
Такая вещая сила и власть была в этих словах о. Сергия, что казалось, он говорит не от себя.
– Будь милостив, отче!
– воскликнул Тихон, припадая к ногам его.- Прими меня в свое послушание, благослови в пустыне с вами жить!
– Живи, дитятко, живи с Богом!
– обнял и поцеловал его о. Сергий.- Тишенька - тихонькой, жития нашего тихого не разорит,- прибавил он уже со своею обычною веселою улыбкою.
Так Тихон остался в пустыне и зажил с обоими старцами.
О. Сергию - так звали схимника,- судя по сильной проседи в черных волосах, было лет за пятьдесят; но походка и все движения его были так быстры и легки, как у двадцатилетнего юноши; лицо - сухое, постное, но тоже юное; карие, немного близорукие глаза постоянно щурились. как будто усмехались
Они подошли к отвесной гранитной скале. За ветхим покосившимся плетнем были огородные грядки. В расщелине скалы - самородная келья: три стены - каменные; четвертая - сруб с оконцем и дверью; над нею - почерневшая иконка валаамских чудотворцев св. Сергия и Германа, кровля - земляная, крытая мохом и берестою, с деревянным осмиконечным крестом. Устье долины, выходившее к озеру, кончалось мелью, нанесенной ручьем, который протекал на дне долины и здесь вливался в озеро. На берегу сушились мережки и сети, растянутые на кольях. Тут же другой старец, в заплатанной сермяжной рясе, похожей на рубище, с босыми ногами, по колено в воде, коренастый, широкоплечий, с обветренным лицом, остатками седых волос вкруг лысого черепа,- "настоящий рыбарь Петр",подумал Тихон,- чинил и смолил дно опрокинутой лодки. Пахло еловыми стружками, водою, рыбой' и дегтем.
– Ларивонушка!
– окликнул его о. Сергий. Старик оглянулся, бросил тотчас работу, подошел к ним и молча поклонился Тихону в ноги.
– Небось, дитятко,- со своей шаловливой усмешкой успокоил о. Сергий смущенного Тихона,- не тебе одному, он всем в ноги кланяется - и малым ребяткам. Такой уж смирненький! Приготовь-ка, Ларивонушка, трапезу, накормить странничка Божьего.
Поднявшись на ноги, о. Иларион посмотрел на Тихона смиренным и суровым взглядом. Всех люби и всех бегай было в этом взгляде слово великого отшельника Фиваидского, преподобного аввы ' Арсения.
Келья состояла из двух половин - крошечной курной избенки и пещеры в каменной толще скалы, с образами по стенам, такими же веселыми, как сам о. Сергий - Богородица Взыграния, Милостивая, Благоуханный
А в в а- отец (евр.).
Цвет, Блаженное Чрево, Живодательница, Нечаянная Радость; перед этою последнею, особенно любимою о. Сергием, теплилась лампада. В пещере, темной и тесной, как могила, стояли два гроба с камнями вместо изголовий. В этих гробах почивали старцы.
Сели за трапезу - голую доску на мшистом обрубке сосны. О. Иларион подал хлеб, соль, деревянные чаши с рубленой кислой капустой, солеными огурцами, грибною похлебкою и взваром из каких-то лесных душистых трав.
О. Сергий с Тихоном вкушали в безмолвии. О. Иларион читал псалом:
Вся к Тебе, Господи, чают, дати пиш,у им во благо время.
После трапезы о. Иларион пошел опять смолить лодку. А о. Сергий с Тихоном сели на каменные ступеньки у входа в келью. Перед ними расстилалось озеро, все такое же тихое, гладкое, бледно-голубое, с отраженными белыми круглыми большими облаками - как бы другое, нижнее небо, совершенно подобное верхнему.
– По обету, что ль, странствуешь, чадушко?
– спросил о. Сергий.
Тихон взглянул на него, и ему захотелось сказать всю правду.
– По обету великому, отче: истинной Церкви ищу... И рассказал ему всю свою жизнь, начиная с первого бегства от страха антихристова, кончая последним отречением от мертвой церкви.
Когда он кончил, о. Сергий долго сидел молча, закрыв лицо руками; потом встал, положил руку на голову Тихона и произнес:
– Рече Господь: Грядущаго ко Мне не изжену. Гряди же ко Господу, чадо, с миром. Небось, небось, миленький: будешь в Церкви, будешь в Церкви, будешь в Церкви истинной!
Такая вещая сила и власть была в этих словах о. Сергия, что казалось, он говорит не от себя.
– Будь милостив, отче!
– воскликнул Тихон, припадая к ногам его.- Прими меня в свое
– Живи, дитятко, живи с Богом!
– обнял и поцеловал его о. Сергий.- Тишенька - тихонькой, жития нашего тихого не разорит,- прибавил он уже со своею обычною веселою улыбкою.
Так Тихон остался в пустыне и зажил с обоими старцами.
О. Иларион был великий постник. Иногда целыми неделями не вкушал хлеба. Драл с больших сосен кору, сушил, толок в ступе и с мукой пек, то и ел, а пил воду, нарочно из луж, теплую, ржавую. Зимою молился, по колено в снегу. Летом стоял, голый, в болоте, отдавая тело на съедение комарам. Никогда не мылся, приводя слова преподобного Исаака Сирина: "да не обнажиши что от уд твоих и аще нужда тебе будет от свербения, обвей руку твою срачицею, или портищем и так почеши - никогда же не простирай руки твоей нагому телу, ни на тайные уды смотри никакоже, аще и изгниют". О. Иларион рассказывал Тихону о своем бывшем учителе, иноке Кирилло-Белозерской пустыни, некоем о. Трифоне, нарицаемом Похабный, "иже блаженным похабством прозревать будущее сподобился".- "Сей Трифон воды на главу и на ноги не полагал во всю свою жизнь, а вшей у себя не имел, о чем вельми плакал, что в том-де веке будут мне вши, аки мыши. Он же, Трифон, денно и нощно молитву Иисусову творил, и в таковом обыкновении молитвенном уста его устроились до того, что сами двигались на всякое время неудержимо, на челе от крестного знамени синева была и язва; часы ли, утреню ль, вечерню пел,- столько плакал, что в забытье приходил от многого хлипанья. Перед смертью лежал семь нощеденств вельми тяжко, а не постонул, не охнул и пить не просил, и ежели кто приходил посетить и спрашивал: "батюшка, не можешь гораздо?" отвечал: "все хорошо".- Раз отец Иларион подошел к нему тихо, чтоб тот не слышал,- и увидел, что он "устами маленько почавкал, а сам тихошенько шепчет: "напиться бы досыта!"-"Хочешь, батюшка, пить?"-спросил о. Иларион, а о. Трифон: "нет, говорит, не хочу". И по сему уразумел о. Иларион, что великою жаждой мучится о. Трифон, но терпит - постится последним постом.
Несмотря на все эти посты, труды и подвиги, человеку, как видно было из слов о. Илариона, почти невозможно спастись. По видению некоего святого, из тридцати тысяч душ умерших всего две пошли в рай, а все остальные в ад.
– Силен черт, ох, силен!
– иногда вздыхал он с таким сокрушением, что казалось еще неизвестно, кто кого сильнее и кто победит - Бог или черт?
Порой казалось также Тихону, что, если бы о. Иларион довел мысли свои до конца, то пришел бы к тому же, к чему пришли учителя Красной Смерти.
О. Сергий противоположен был о. Илариону во всем. "Безмерное и нерассудное воздержание,- учил он,- больший вред приносит, нежели до сытости ядение. Меру пищи пусть каждый сам для себя установляет. От всяких яств, хотя бы и сладких, подобает принимать помалу, ибо все чисто чистым, всякое создание Божие - добро, и ничто же отметно".
Не в наружных подвигах телесных полагал он спасение, а во внутреннем "умном делании". Каждую ночь молился на камне, стоя недвижно, как изваяние. Но Тихону чудился в этой недвижности более стремительный полет, чем в бешеной пляске хлыстов.
– Как надо молиться?
– однажды спросил он о. Сергия.
– Молчи мыслью,- ответил тот,- и зри всегда во глубину свою сердечную и говори: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!
– и так молись, аще стоя, и сидя, лежа, и ум в сердце затворяя, и дыхание держа, сколько можно, да не часто дышешь. И сначала найдешь ты в себе большой мрак, жесткость, и в молитве внешней познаешь преграждение некое, аки стену медяну, между тобой и Богом. Но не унывай, молись прилежнее, и стена медяна падет. И увидишь внутри сердца Свет несказанный. Тогда слова умолкнут и прекратятся молитвы и воздыхания, и коленопреклонения, и сердечные прошения, и вопли сладчайшие. Тогда - тишина великая. Тогда исступление великое, и человек уже знает, в теле он, или без тела. Тогда - ужасание и видение Бога. Тогда человек и Бог - одно. Тогда совершается слово пророческое: Бог богом соединяем же и познаваем. То есть молитва умная, чад ушко!