Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
Пётр и Макаров подошли под благословение.
— Добро пожаловать, ваше царское величество, — промолвил настоятель, тяжело подымаясь с коленей. — Не обессудь, государь, что крестным ходом не вышли: поздно уведомились.
— Не велика беда, — нетерпеливо перебил его Пётр, видя, что старец намерен почтить его торжественною речью. — Веди нас в храм да отслужи напутный молебен.
— Сейчас, сейчас, царь-батюшка, — задыхаясь от волнения проговорил монах. И приказал ключарю, стоявшему подле: — Беги, Онуфрей, отопри собор. Главный, Успенский.
— Э, нет.
— Стало, бывал ты у нас, государь милостивый? — удивился настоятель. — Верно, не в моё правление было.
— Не в твоё, отче, — кивнул Пётр. Он не любил огромных гулких храмов, словно бы умалявших его. Церковь Евфимия была невелика, на стройном шатре покоилась соразмерная главка, и вся она располагала к себе своею домашностью.
Церемония длилась едва ли не с час. Пётр на длинных ногах своих обошёл Большой Успенский монастырь, забежал в Малый Ивановский — оба они вместе с посадом для служилого люда укрылись за одной стеной.
Кириллов был во многом детищем Алексея Михайловича, царя хоть и тишайшего, но обороною от неприятеля-шведа не пренебрегавшего. Вот и строена была во всё его царствование первоклассная крепость на северном рубеже.
— Тридцать лет али больше возводилась сия могучая стена с башнями да и с церквами, — мимоходом сообщил Пётр Макарову. — Край тут был царства батюшки моего. Да я изрядно распростёр российскую землю, — самодовольно закончил он. — Потому и не можно было миновать цитадель сию, не поклонившись.
Миновали архимандричьи покои.
— Постой-ко, государь милостивый, — задыхаясь, подбежал к Петру настоятель. — Изволь откушать чем Бог послал. Да и покои приготовлены для твоего царского почивания.
— Благодарствую, отче. Да только почивать я буду в карете. Осени нас крестным знамением да благослови в путь.
— Как же так? — обескураженно забормотал архимандрит. — Сколь радостно было лицезреть повелителя нашего, сколь готовились мы к восприятию великого гостя, и всё втуне...
— Лицезрели? Ну и довольно. У меня, отче, дел невпроворот. Прощай.
Он поклонился архимандриту и окружавшим его священникам и монахам. И сел в карету. Эскорт выехал за ворота, а за ним и весь царский поезд. Снежная пыль завилась за ним, и скоро он скрылся от взоров.
Быстрая езда привела Петра в хорошее расположение.
— Ежели таково будем ехать, завтра достигнем завода Петровского, а там и недолго до вод марциальных.
Макаров промолчал. Февраль доселе щадил их и не казал норова. Когда они топтались возле кареты, прощаясь с черноризцами, он ненароком взглянул на небо. Тяжёлые серые тучи клонились к земле. Их движение мало-помалу ускорялось. Он втянул носом воздух. Пахло снегом. Не той снежной свежестью, которой дышали равнины и леса, а колкой остротой надвигающейся вьюги.
«Быть бурану, — подумал он про себя. — Заметёт все пути, придётся пробиваться. Ветер набирает силу, он ещё не разошёлся и пока что задувает сбоку. Не стану ничего говорить государю. Может, и сам заметит...»
День-коротышка
Пётр наконец очнулся от забытья и тотчас заметил перемену:
— Где мы, Алексей?
— Полагаю, государь, начали спускаться к Белоозеру.
— Воет. — В голосе Петра послышалась тревога. — Никак, буран зачался.
— Истинно так, государь. Эвон факелы гаснут один за другим.
— В теми несподручно, огонь надо оберечь. Станем пробиваться. Сколь можно медленно, но вперёд, вперёд. Не дай Бог стать: занесёт, люди и кони замёрзнут.
— Благо на озеро выехали, государь. Дорога ровна будет. Лишь бы кони в снегу не утопли.
Макаров вытащил пробку из переговорного рожка и прокричал форейтору:
— Пущай Фёдор в голове справится, знают ли дорогу, чуют ли, видят ли. Государь повелел: не ставать, пробиваться, елико возможно, хоть шагом...
Буран бесновался. Снег залепил окна царской кареты. Но движение продолжалось. И без царской указки люди понимали: завязших в снегу ждёт погибель.
Вскоре вернулся посланец форейтора, доложил:
— Дорогу ведают. Огонь сберегают, полдюжины факелов светят худо-бедно.
— Спроси у него: виден ли торный путь.
— Жердями мечен, слава тебе Господи, — послышался глухой голос форейтора.
— Слава человекам, — буркнул Пётр. — Прикажи вознаградить тех, кто о сём подумал да позаботился. Везде бы так.
Был этот путь самым тяжким и самым медленным. Казалось, ему не будет конца. Не в силах что-либо предпринять, Пётр привалился к валику, служившему ему подушкой, вытянул ноги и закрыл глаза.
— Спать буду, Алексей. Ежели что — буди без промедления.
Ровный храп, то и дело прерывавшийся на басовой ноте сопением и всхлипом, сказал Макарову, что его повелитель уснул.
Ему не спалось. Было тревожно, хоть приходилось бывать в переделках ничуть не легче этой. Двенадцать лет он неразлучен с государем. За эти двенадцать лет он, казалось, изучил до тонкости его характер и привычки, стал как бы частью самого Петра, сросся с ним, но не переставал удивляться ему. Во всей Европе не было столь беспокойного, подвижного, неуёмного, нетерпеливого монарха. Ну кто, скажите, станет скакать на край света во главе то ли полка, то ли армии, пускаться в плавание по бурному морю, непрестанно рисковать жизнью, не гнушаться едой и ложем простого матроса, солдата либо мастерового? Короли, императоры, герцоги и прочие владетели уже давно поставили во главе войска либо флота генералов и адмиралов, ограничив свою роль пребыванием во дворцах, устройством балов и маскарадов. Они принимали донесения, рапорты, реляции, выражая удовольствие либо, наоборот, неудовольствие. А ежели и отправлялись куда-либо, то не далее загородного дворца...