Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
— Обещаю тебе, отец, — с облегчением произнесла Мария. — Это я и хотела от тебя услышать.
Довольные друг другом, они возвратились в дом. Князь Дмитрий тотчас проследовал в кабинет. Разговор с дочерью дал ему пищу для размышлений. Царь Пётр вызывал в нём смешанное чувство. Бесспорно, русский монарх был незауряден: он одновременно восхищал, удивлял и пугал. Пугал несоразмерностью всей своей натуры: огромностью, непредсказуемостью, буйством чувств и их неукротимостью.
Над рабочим столом князя был укреплён лист картона, на котором Иван Ильинский по его просьбе вывел крупными буквами слова царя ещё тогда, когда князь осваивал новый для него русский язык, дававшийся ему нелегко по причине языковой смуты, царившей
«Я не могу нарушать данного моего слова и выдать князя, предавшегося мне; лучше соглашусь отдать туркам землю, простирающуюся до Курска. Уступив её, останется мне надежда паки оную возвратить, но нарушение слова невозвратно. Мы ничего собственного не имеем, кроме чести, отступить от оныя — перестать быть царём и не царствовать».
Слова эти были сказаны Шафирову, сновавшему из русского лагеря в турецкий и обратно, дабы согласовать условия беспрепятственного пропуска русской армии, оказавшейся в турецко-татарском кольце. Шафиров выторговал-таки выгодный для России мир, а великому везиру объявил, что Кантемира в русском лагере нет, что он с верными ему людьми бежал в Австрию. А тем временем князь нашёл надёжное убежище в карете царицы Екатерины: турки, пропустившие русскую армию, можно сказать, сквозь строй, не осмелились заглянуть в кареты царицы и её придворных дам: гарем русского царя был столь же священ и неприкосновенен, как гарем султана.
Стало быть, царя Петра отличало благородство чувств. Впрочем, князь не раз в этом убеждался. И в то же время он был непомерно вспыльчив и следовал первому порыву, иной раз неправедному и жестокому. Трудно сказать, что могло перевесить...
Князь видел: Пётр увлечён Марией. Но кто мог сказать, сколь прочно, сколь стойко это увлечение. Честь ли это или бесчестье? И что может воспоследовать в результате? Опала или фавор? Государыня Екатерина, бесспорно, сведана об этой связи: у неё достаточно глаз и ушей, она укрепилась в своём положении и так просто не уступит его какой-то там княжне. С другой же стороны, её повелитель чужд не только предрассудков, но и законов: он сам себе закон. Он самовластен, самодержавен, самовит. Европейские монархи были втиснуты в рамки, у одних они были уже, у других шире. Пётр презирал какие-либо рамки, он чуждался их.
Так ничего и не решив, князь, положившись на волю Провидения, занялся своей рукописью: он переводил избранные места из Корана, дабы дать будущему читателю представление о священной книге мусульман, об основаниях их веры. Перевод давался трудно: князь ещё недостаточно поднаторел в русском языке. Положения шариата он мог пересказать: мусульманский кодекс был достаточно общечеловечен.
Так прошёл первый день. С утра он продолжал свои занятия, когда ему доложили о приезде гостя.
Это был Шафиров. Высокий гость, фаворит Петра, вице-канцлер, человек ловкий, умный и сведущий. Быть бы ему канцлером, и всё шло к тому. Но в родословной у Шафирова была червоточина: Пётр Павлович был еврей. Правда, крещёный. И отец его был крещён, и братья, и служили они верой и правдою своему новому отечеству, и истово молились христианскому Богу, хотя в душе царило лёгкое недоумение. Ведь и Сын Божий, и ученики его, евангелисты, пророки и апостолы, тоже были евреями. И была у них общая священная книга: Ветхий Завет, Библия, Книга Книг...
Это была великая загадка. Её можно было объяснить либо невежеством, либо злоумышлением. Но ведь человечество погрязло в великих заблуждениях, упорствовало в них, возвело их в ранг священных истин и не хотело от них отрекаться.
Пётр Павлович поступил в Посольский приказ по стопам своего отца и служил переводчиком; тому уж было более тридцати лет. Царь оценил его способности: ведь он отлично владел латынью, французским, немецким, голландским и польским языками. Так он оказался в составе Великого посольства, и так началась его дипломатическая карьера. Он готовил русско-датско-польский союз и польско-русский союз. Любимец царя Фёдор Алексеевич Головин [37] , возглавивший в ту пору петровскую дипломатию, Ямской приказ, Оружейную, Золотую и Серебряную палаты, сделал Шафирова тайным секретарём при своей канцелярии. После смерти своего благодетеля в 1706 году Пётр Павлович продолжал возвышение: вице-канцлер и управляющий почтами, барон, вице-президент коллегии Иностранных дел... Да, царь его отличал и ему покровительствовал, особенно после Прутского похода, когда он обхитрил великого везира, да и самого султана, заключив Адрианопольский договор на выгодных для России условиях...
37
Головин Фёдор Алексеевич (1650—1706) — дипломат, генерал-адмирал русского флота.
Таков был Пётр Павлович Шафиров, отличавшийся тонкостью обхождения, желанный гость во многих сановных домах. Он много знал и многое предвидел, и беседа с ним доставляла князю Дмитрию истинное наслаждение. Они обычно беседовали на латыни, особенно в присутствии посторонних.
— Дорогой князь, только не говорите мне, что я помешал вашим учёным занятиям. — Шафиров шёл к нему с протянутой рукой. — Начать с того, что я сам это знаю. Но всё-таки превыше всего дружеская беседа: обогащая — радует.
— Я совершенно с вами согласен, дорогой Шафиров. И ради общения с вами готов радостно бросить все свои занятия, даже самые неотложные.
— Что вы называете неотложными, князь?
— Подготовку к низовой экспедиции.
— Ого-го! На дворе начало марта, а сия эскапада нашего повелителя начнётся не прежде, чем Волга очистится от льда. А это произойдёт в лучшем случае в начале мая. У вас времени более чем достаточно.
— Дурная привычка всё делать заблаговременно не оставляет меня и в новом моём отечестве, — отозвался князь с деланной улыбкой.
— Вы поступаете вопреки российским традициям: делать всё с замедлением. — Шафиров иронически улыбался. — Как государь ни старается вколотить своею дубинкой исполнительность и обязательность, как ни свирепствует князь Ромодановский в своём застенке, воз, как у нас говорят, и ныне там.
— В таком случае я подам пример исполнительности и обязательности, — И князь Дмитрий хлопнул в ладоши. Появившемуся камарашу он сказал: — Прикажи накрыть на стол. Да скажи княгине и княжне: пусть выйдут и приветствуют дорогого гостя.
Супруга князя княжна Анастасия не помедлила — вышла, отвесила Петру Павловичу церемонный поклон. И объявила, что не желает стеснять мужскую беседу, тем более что у неё накопились свои, женские, дела.
— Ну ступай, голубушка, — согласился князь. — А что Мария? — спросил он после небольшой заминки.
Княгиня невольно поморщилась:
— Она, как всегда, жалуется на головную боль и просит её извинить.
Когда княгиня вышла, князь Дмитрий, как бы извиняясь, развёл руками и произнёс:
— Мачеха и падчерица — обычный конфликт.
— Тем паче что они в одном возрасте, — с лёгкой улыбкой поддел его Шафиров, зная, что Кантемир не обидится; более того — не может обидеться: сватом у него был сам государь.
Кантемир поспешил переменить тему:
— Вы уже определены государем? Будем ли мы вместе, я был бы тому весьма рад.
Шафиров поморщился:
— Скорей всего, нет. В одном походе я уже побывал и, слава Богу, вышел весьма благополучен, хоть и весьма пострадал в турецких заложниках. Кроме того, предвижу: такого рода услуги, как в Прутском походе, государю нынче не понадобятся.