Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
— Скорей всего, пока удержится санный путь, — поправила его старшая дочь Мария.
Князь с беспокойством взглянул на неё. Мария разительно изменилась за последние месяцы. Она норовила уединиться, не садилась за общий стол, а велела носить еду в свой девичий покой. Прежде она была откровенна с отцом, ныне же что-то её стесняло.
Князь Дмитрий не раз пробовал разговорить дочь, вызвать её на откровенность. Тщетно. Однажды она сказала ему:
— Не время, отец. Придёт день, когда я ничего от тебя не утаю.
«Экая наивность, — думал князь. — И ведь умница, любимица, а полагает, что я прост и в женских делах не смыслю. Она уж единожды проговорилась, да я и так вижу: понесла. От царя понесла!»
И
Наконец всё было готово к отъезду. Камараш (а вся челядь в доме именовалась как это было в господарском доме), то бишь домоправитель, убедившись, что ничто не забыто, подал знак, и кареты и возок с кладью выехали со двора.
Миновали Земляной вал, будочник скомандовал: «Подвысь!», шлагбаум поднялся, и они оказались в чистом поле. Кое-где курились дымки из крестьянских жилищ, встречь попадались сани, розвальни, однако редко, и каждая встреча в этом зимнем безлюдье радовала.
Экипажи ехали в подмосковную князя Дмитрия, носившую неблагозвучное название Чёрная Грязь. Место было весьма живописно, и князь решил обосноваться там с основательностью истинного вельможи. Он велел снести старые хоромные строения за их ветхостью, вычистить запущенные пруды и укрепить каменную плотину. На месте старого жилья искусные плотники стали возводить загородный дворец по чертежам самого князя. Он был невелик, но окрестные жители приходили на него дивиться. Ещё бы: нигде окрест такого не было. Крыша нависала над двухэтажными хоромами подобно широкополой шляпе, на уровне второго этажа здание опоясывала широкая галерея, украшенная башенками-беседками. Деревянные брусья, из которых были сложены хоромы, князь приказал причудливо раскрасить, так что издали казалось: на высоком берегу пруда стоит сказочный дворец. Само собой были устроены и службы: баня, конюшня, погреба, просторный каретный сарай. А в прошлом, 1721 году князь Дмитрий освятил место, где, по его опять же чертежам, должна стать церковь во имя небесного покровителя священномученика и мироточца Димитрия Солунского, забитого копьями нечестивцев в 306 году за проповедование веры во Иисуса Христа. Спустя сто лет после мученической кончины мощи его были обнаружены нетленными. Более того: они источали благоуханное миро. И в Солунь, ныне называемую Салониками, потекли паломники, дабы поклониться чуду.
Церковь поднималась медленно — недоставало камня: по указу Петра весь камень поставлялся на строительство новой столицы Петербурга и всякое каменное строительство во всей империи было запрещено.
Пятнадцать вёрст до имения они с трудом преодолели за три с половиною часа: столь велики были снега. Управляющий не был предупреждён, и дорогу не размели: разметён был лишь двор.
Князь приказал послать дворовых на расчистку подъездной дороги к усадьбе и дорожек в парке, раскинувшемся на двенадцати десятинах. Дети были уже взрослые: самому младшему Антиоху — тринадцать, Шербану — шестнадцать, Матею — девятнадцать, Константину — семнадцать. Самой старшей была Мария — двадцать два года. Им не сиделось в тесных комнатушках.
По Москве, а тем паче и по новой столице князь Дмитрий не мог путешествовать: ранг не дозволял. А посему к его услугам был выезд о шести, либо о четырёх конях, редко о двух, но никак не меньше. Таково обретались все сановники, да и у чиновников первых шести классов были свои выезды.
Тут же, в подмосковной, князь с наслаждением совершал пешие прогулки по зимнему парку. Деревья были причудливо укрыты снежными тиарами, немыслимыми шляпами, островерхими монашескими куколями. Снег был испещрён легко читаемыми звериными следами. Более всего было заячьих, обглодавших молодую кору насаженных яблонь, осин, орешника, чаще других попадались и лисьи, не в диковину были лосиные, волчьи, даже медвежьи — шатуны бродили вкруг жилья в надежде чем-нибудь поживиться.
Обычно князь брал с собою Марию: беседа с ней доставляла ему удовольствие. Дочь была книгочейкой и обо всём прочитанном имела свои здравые суждения. Обычно они разговаривали о книгах, нередко о людях, их окружавших, о частых гостях князя вице-канцлере Шафирове, графе Толстом, послах некоторых держав, но чаще всего о французском де Кампредоне, о герцоге Голштинском [36] и его свите... Герцог, кстати, уже не раз бывал в Черной Грязи и восхищался живописностью этих мест, особенно местоположением княжьих хором, стоящих на возвышенном берегу пруда.
36
...о герцоге Голштинском... — Карл-Фридрих, герцог Голштинский (1680—1739) — после смерти Петра стал супругом его дочери Анны, отцом императора Петра III.
В этот раз, однако, князь Дмитрий решился заговорить с дочерью о самом деликатном: о том, что в равной степени волновало и его и её. Он заговорил первым:
— Прости, дорогая Марика, что я решился вторгнуться в самую сокровенную область твоей жизни, но мне, как отцу, это позволительно, ибо я полон беспокойства о тебе. Приёмная мать...
— Приёмная мать мне чужой человек, — перебила его Мария. — Из уважения к тебе, отец, я сохраняю к ней лояльное отношение — не более. Но в остальном...
И она замолчала. Не следовало поминать приёмную мать, это была неловкость с его стороны: вторая супруга князя Анастасия Трубецкая была на три года младше Марии. Ах, Боже мой, сколь надо быть деликатным! Забылся, не подумал...
— Ещё раз прошу простить меня, Марика. Тем более я всецело надеюсь на твоё полное доверие. Ты разрешаешь мне?
Мария кивнула.
— Я знаю о твоих отношениях с его величеством, — почти без паузы продолжил князь, — притом, к великому сожалению, не я один. Но мне ведомо то, о чём пока не подозревают даже домашние: ты понесла от государя. Долго делать вид, что ничего не произошло, невозможно. Пока это не затянулось, можно прибегнуть к помощи докторов, дабы избавиться от плода.
— Но государь против! — с жаром, неожиданным для князя, воскликнула Мария. — Он пожелал, чтобы я родила ему наследника. И тогда...
— Что тогда, что?— допытывался князь.
— И тогда... Так он сам сказал... Тогда он сделает меня своей супругой...
Мария умолкла и закрыла лицо руками. Меховые рукавички не могли впитать слёзы, выступившие на глазах.
— Наивная девочка, — наконец заговорил он, стараясь вложить в свои слова как можно больше сострадательности и участия. — Наш государь человек увлекающийся. Но и столь же легко забывающий о предмете своего увлечения. Кроме разве что корабельного строения и токарного станка. Я бы на твоём месте не придавал серьёзного значения его словам...
— Как можно! — воскликнула Мария неожиданно резко. — И это говоришь ты, сенатор, государственный человек. Император не отречётся от своих слов. Ни-ког-да! И я буду рожать! Что бы там ни было, что бы обо мне ни говорили.
Князь видел ожесточение Марии, её решимость и понял бесполезность своих увещаний. Он сказал:
— Что ж, я готов уважать твоё решение. И не будем больше говорить об этом. Я бы только хотел, чтобы ты с этого дня более внимательно относилась к себе, к своему здоровью, как подобает будущей матери.