Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
На судах государя заждались, и Екатерина уж собралась посылать гонцов-разведчиков — не случилось ли чего. Пётр поблагодарил Утемишева, подарил ему коня, а Макаров вручил ему письменный указ губернатору, предписывавший не только строго оберегать древности Великого Булгара, но и починивать их, дабы отвратить дальнейшее разрушение.
— Сигнал к отплытию! — приказал Пётр.
Трубач, напрягши щёки, выдул пронзительный звук. Бабахнула носовая пушка, и эхо выстрела понеслось по воде, а потом запуталось и истаяло в береговых лесах.
Впереди их ждали Симбирск, Самара, Сызрань, Саратов. Все почтенные
— Много было задержек, теперича плывём без останову, — распорядился Пётр. — Доколе я не укажу.
И потянулись берега — один живописней другого. Кто плавал по рекам, тот знает: такое плавание не может наскучить. Что ни верста, то новые виды. Проплывают мимо острова и островки, деревеньки и деревнюшки, города и местечки. А на судах продовольствуются красной рыбой — осётром и стерлядью. Всего много, рыбы всякой — ешь не хочу, хошь уху, хошь балык. Уха непременно тройная, а балык свежайший.
— Балык — по-турецки рыба, государь, — просвещал князь Дмитрий. — Балыкчи, стало быть, рыбак. Татары да турки весьма много наследили в славянских языках. Да и в молдавском тоже.
— Отчего это, княже?
— Воевали наши земли, с юга на север шли, с востока на запад. Я сказал — шли. Нет, тучею неминучею саранчиною скакали на выносливых своих шерстистых конях, разоряли города, брали дань не только мехами, мёдом, златом да серебром, но и кровью — младенцами, людьми, живым товаром — рабами. Обсеменили наши земли. В юности я мнил: чиста наша кровь, идёт она от греческих да молдавских предков. Пока отец не просветил: род наш пошёл от крещёного татарина. Не осталось чистой крови, не осталось и чистого языка. Всё перемешалось.
— Я сие ведал, однако не думал, что столь далеко зашло, — засмеялся Пётр. — И во мне небось, ежели копнуть поглубже, нечто от басурманских кровей отыщется. Ручеёчек, струйка какая-нибудь.
— Ох, государь, опасаюсь, что так оно и есть, — встрял Толстой. — Но нету в том худа. Мудрецы говорят: от смешения кровей род крепше делается, а натура человеческая богаче.
— Меж тем предки наши чистотою крови гордились, — задумчиво произнёс Пётр. — Боярские роды от Рюрика себя вели. Смехотворно! Хоть бабы и в затворе жили, а тайно грешили. О мужиках и разговору нет. Будь человек, достойный сего звания. А каких ты кровей — не суть важно.
— Чистый язык есть говяжий, — под общий смех объявил Пётр Андреевич. — Я до него большой охотник, особливо ежели он под белым соусом.
Разговор этот вызвал общий интерес. Однако все сошлись на том, что истинно мнение государя. Пример его царствования есть прямая тому иллюстрация. Вокруг него собрались разноплеменные люди не по родовитости их, а по способностям. Настоящее вавилонское смешение!
Сказано было: вокруг него собрались. Но лучше было бы: он собрал вокруг себя. Он притягивал их ровно магнит, а они притягивались к нему с неодолимой силой, ибо через него и с его помощью видели осуществление своих заветных чаяний и могли оценить высоту и размах его преобразований.
Разговор
Весь церемониал пребывания на саратовском берегу был скучен и обыкновенен, и Пётр со своей обычной нетерпеливостью и бесцеремонностью постарался его елико возможно сократить.
Процессия вышла из собора, провожаемая пением хора и бормотанием епископа, и направила уже свои стопы к набережной, как вдруг, раздвинув всех, к Петру подскакал конник, спешился. И не успели гвардейцы, опешившие от таковой прыти, опомниться, кинулся в ноги государю.
— Видали каков, — оборотился Пётр к своим спутникам, — Природный татарин, конь — его голова и ноги, проскользнёт меж толпы ровно уж. Ты кто? — буркнул он, глядя на дерзкого пришельца, чьи черты и островерхая шапка обличали в нём туземного человека.
— Асан Шалеев я, великий начальник, — на ломаном русском языке объявил человек. — Привёз тебе лист от повелителя калмыков хана Аюки.
— Алексей, прими и чти. Вслух чти, дабы все слышали, чего желает хан Аюка, наш верноподданный.
Макаров читал, спотыкаясь на каждом слове, ибо язык послания был тёмен. Однако из него выходило, что хан бьёт челом великому государю и императору, изъявляет свою покорность и желание служить ему верой и правдой, поздравляет его с благополучным прибытием в его ханские пределы и желает лицезреть его величество своими недостойными очами...
— Что это с ним? Пошто сам не встретил! — сгоряча гаркнул Пётр. — Коли хочет лицезреть, должен был сам явиться.
— Не гневайся, великий из величайших царей, — подобострастно молвил посланец Аюки. — Хан стар, да продлит Будда его годы, он скорбит, что многие немощи не дозволяют ему поклониться тебе на этой земле. Вслед за мною прибудут сюда любимый сын хана Черен-Дундук и внук его. Они будут просить тебя о том же. А меня послали наперёд, потому что я самый быстрый и ловкий, — хвастливо закончил он.
— Ладно, ступай себе, — смягчился Пётр. — Дождусь Дундука.
Сын и внук Аюки явились на царский струг во время обеда. Они били челом, припали к руке Петра, облобызали руку Екатерины и повторили просьбу хана.
Пётр упёрся.
— Передай батюшке своему: пущай сначала сюда пожалует, как державе нашей и мне верный человек. А дабы с должным почётом препровождён был, прикажу я послать за ним полубаржу, красным сукном крытую, с гвардейскою стражею, а для его служивых нужное число шлюпок да вереек. Тако этикет соблюдён будет.
Екатерина не мешалась в переговоры. Она понимала, что уж теперь принуждена будет нос к носу столкнуться со своей соперницей: в переговорах с Аюкой неминуемо присутствие князя Кантемира. А где он, там и его Мария. Так что и ей предстоял некий поединок.
Сын и внук Аюки беспрерывно кланялись и припадали к рукам державных супругов. Они ждали, пока снарядят поведённые царём суда.
Вскоре маленькую почётную флотилию подогнали к флагманскому стругу. Калмыки, по-прежнему с поклонами, пятясь задом, удалились. Пётр крикнул сопровождающему их сержанту: