Певец тропических островов
Шрифт:
Но тут в черном проеме дверей "Спортивного" показался и сам хозяин. Должно быть, что-то неожиданное и неприятное нарушило его дремоту. В руках он держал газету, которой только что прикрывал лицо. Это был миниатюрный брюнетик с напомаженными, блестевшими на солнце волосами, разделенными посередке пробором. Под носом у него темнела тоненькая полоска, намек на усики. Личико было вытянутое, с переслащенным выражением услужливости и готовности — готовности на все, — чему противоречил его взгляд — напряженный, темный и в высшей степени чем-то озабоченный. Он несколько раз уколол автора этим
— Удобно ли вам здесь будет, господин адвокат? — неизвестно почему доверительно, елейным шепотом спросил он.
Он был по-прежнему в рубашке, без пиджака, и его голые по локоть руки, необыкновенно тонкие, совсем не загорелые, поражали какой-то неестественной белизной, "белизной, характерной для белых, живущих в тропиках". Так ни с того ни с сего подумал автор, не в силах стряхнуть навязчивое конрадовское видение. Вдобавок ко всему на руках этих не было ни малейшего признака волос. Да, да, они напоминали дрожащие ручки дряхлой старушки.
Но вместе с тем миниатюрная фигурка хозяина не была лишена и известной элегантности. На ногах у него были лакированные полуботинки, правда стоптанные и потрескавшиеся, но все же. Накрахмаленный воротничок застегнут, а на черном, красовавшемся на впалой груди галстуке алела, может быть, и настоящая, а может, фальшивая рубиновая булавка. Автору показалось даже, что он почувствовал сладковатый запах помады для волос.
— Здесь все, что мне нужно, — поблагодарил он хозяина. — Тут, в тени, я чувствую себя отлично. Какая жара!
Хозяин ресторана стоял, изогнувшись чуть не пополам, одной рукой держал газету, достававшую до земли, а другую прижимал к галстуку.
— Тысяча извинений за назойливость, — вкрадчиво шепнул он. — Наверное, я не ошибусь, если назову вас адвокатом? Жена мне сказала, что гость, который пришел только что, то есть вы, адвокат?
— Да, я упомянул об этом.
— Ах, как я счастлив, что мы можем принять у себя господина из варшавской адвокатуры! — продекламировал хозяин снова таким елейным шепотом, словно речь шла о какой-то святыне, но о святыне, явно внушавшей ему страх. В противном случае он не глядел бы таким шарящим и выжидающим взглядом. — А можно ли… можно ли узнать поточнее, в какой именно области вы, господин юрист, специализируетесь? — спросил он снова.
— О, вам это интересно? Уф… Какая жара! Я занимаюсь бракоразводными делами. — И тут автор начал скова обмахиваться шляпой.
Хозяин добавил ему в стакан вермута. Затем щипчиками ухватил кусочек льда.
— Один или два? — спросил он уж вовсе тихо.
Полоска, или то, что считалось усиками — такие они были состриженные и незаметные, — шевельнулась под носом. Из-за этого губы свело легкой, похожей на улыбку судорогой.
— Бракоразводными?.. — повторил он.
Должно быть, эта новость его немного успокоила. Глаза перестали укалывать и ощупывать. Но только на мгновение. В них вдруг появился недоверчивый блеск. Недоверчивый и, может быть, даже чуть насмешливый. Знаем, мол, таких, нас на мякине не проведешь. "Специалист" по бракоразводным делам.
Но он тотчас опомнился и закивал головой с невероятной почтительностью.
— Великая, великая честь, — прошептал он. — У нас есть тут памятная книга. Ее можно было бы назвать золотой, но что поделаешь — скромность не позволяет. Мы люди маленькие. Впрочем, надеюсь, вы, пан адвокат, снизойдете и не откажетесь поставить свою подпись. Да как же иначе! Прошу прощения, если снова докучаю, но я, мне кажется, не расслышал вашей фамилии. Можно ли спросить, с кем имею честь, кто наш благодетель?
Автор на минутку задумался, но, должно быть, не нашел причины, мешавшей ему назвать свою фамилию.
— Я адвокат Гроссенберг, — сказал он, — Адам Гроссекберг.
— Гроссенберг? — повторил хозяин с прежним недоверием и так, словно пытался что-то припомнить. Но, должно быть, ничего не припомнил. — А как же! А как же! — с притворной почтительностью защелкал он языком. — Знаменитая и уважаемая во всей Варшаве фамилия. Кто не знает. Разрешите мне почтительно откланяться и уйти со сцены. Весьма, весьма рекомендую наше "чинзано". Не думайте, оно не местного разлива. Его привозят в бутылках. А это большая разница. Но не смею больше мешать, ухожу, ухожу.
И, волоча по земле газету — вечерний бульварный листок, — он на пальчиках и почти задом стал пятиться к порогу ресторана, где и скрылся. Шепоток его еще какое-то время висел в зное, в душном безветрии сада. Все вокруг по-прежнему было погружено в дрему. Вдруг мужчина в панаме повернулся боком, изменив положение ног. Он глянул из-под панамы на автора.
— Штайс! — сказал он доверительно.
Автору, которому все это напоминало надуманную экзотику, какие-то книжные чары, показалось, что он недослышал.
— Простите, что вы сказали?
— Я сказал, Штайс. Так его, — он показал большим пальцем на дверь, — так зовут хозяина этой дыры. Этого монстра, который только что перед вами крутился. Разве это не удивительно? Штайс, именно Штайс! Ведь в таком месте, как это, хозяин не должен и не может зваться Ковальским или Квасневским. Разве я не прав? Странный тип и, хочу вас предупредить, весьма сомнительный. Я подозреваю его в самом скверном. Не правда ли, он весьма подходит к этому заведению? Догадываюсь, о чем вы думали, когда сюда вошли. Бьюсь об заклад, я даже точно знаю, что вам напомнил этот театрик. Я видел, как вы чуть ли не пощупали его руками.
Зеленоватые глаза незнакомца едва виднелись из-под опущенных полей панамы. Эти поля бросали тень — из-за отсвета листьев тоже зеленоватую — на все лицо.
Судя по тому, что стульчик, на который он положил вытянутые ноги, находился от него не меньше чем в двух шагах, это был человек высокого роста. (Когда чуть позже он встал, то оказался значительно выше, чем это можно было предположить.) Незнакомец был, пожалуй, худ, но широк в кости. При каждом его движении заметно было, как крупны у него суставы. Штанины не могли скрыть массивность коленных чашечек. Рукава рубашки, под напором твердых, чуть закругленных локтей, то и дело расстегивались. И лицо у него было тоже крупное, с четко обрисованной нижней челюстью, на которой дергался какой-то мускул. И нос был крупный, с ярко выраженной горбинкой.