Певец тропических островов
Шрифт:
Бюро получало красочные буклеты из разных стран, рекламы отелей, в них расхваливались главным образом старые европейские столицы и курорты, находившиеся самое большее в нескольких сотнях километров от Кракова. Леон устраивал краковянам поездку в какие-нибудь Карловы Вары, в маленькую Швейцарию, небольшой вояж в облюбованный ими Рим или Париж. Но однажды Леону попал в руки проспект с изображением пассажирского парохода, "s/s Typhoon" ("Тайфун"), входившего в голубой залив, окруженный стройными кокосовыми пальмами и яркой зеленью, за которой виднелись домики на сваях. С обратной стороны проспекта глядела с улыбкой девушка шоколадного цвета в пестром саронге, с красным цветком гибискуса за ухом. И в один прекрасный день в бюро обратился самый обыкновенный крестьянин из-под Жешова, в сапогах, с пышными усами и с кнутовищем в руках. Он хотел эмигрировать со всей семьей, но уже не в Штаты и не в Бразилию, а в
После смерти матери Леон узнал или просто вдруг осознал, что теперь он является владельцем дома в Ченстохове и что в банке на его счет переведена довольно значительная сумма, впрочем, не такая уж и большая. На Леона известие это подействовало странным образом, не имеющим ничего общего со здравым смыслом; узнав об этом, на другой же день он просто-напросто не вышел на работу и, даже не простившись с директором, выехал из Кракова в Ченстохову. Тут сразу же стали вырисовываться некоторые подробности, число которых росло, и они-то придали облику Леона, покинувшего Краков, совершенно иной колорит. Во-первых, вместо чемодана он купил себе дорожную шотландскую сумку в клетку (такие сумки были тогда в Польше редкостью), увидев ее совсем случайно в витрине скромной антикварной лавки на одной из узеньких извилистых улочек, названной по имени какого-то святого или евангелиста (всем известно, как принято называть улицы в Кракове). Во-вторых, он отправился в Ченстохову не прямо, а через Варшаву. И даже не поездом, что казалось бы проще всего, и не самолетом, что потребовало бы от него минимум времени. Нет!
Около восьми утра, в прекрасный июньский день, Леон вылез из пролетки (из так называемой "зеленухи") у краковской пристани речного пароходства "Вистула". Как известно, большие пассажирские пароходы до Кракова по Висле не ходят, или не доплывают. Зато между Краковом и Сандомежом курсировали крохотные грузовые суденышки, подбиравшие и отдельных пассажиров. Леон заплатил за билет и взошел на деревянный помост, с которого по трапу можно было подняться на палубу дымящей и пыхтящей белой скорлупки. Солнце отражалось в покрытой рябью воде — к сожалению, очень мутной и темной и ничуть не напоминавшей зеркало, в которое глядится голубое небо. По ней, несомые в разные стороны, плыли коробки из-под папирос, неизвестно откуда вдруг взявшиеся, напоминавшие бурые стружки, картофельные очистки. Леон облюбовал на палубе скамеечку и, поставив рядом сумку, сел на миниатюрном "носу" спиной к деревянному возвышению, которое, возможно, именовалось капитанским мостиком. Лопасти колес по бокам пароходика затарахтели, вода запенилась, а папиросные коробки и картофельные очистки закружились, описывая круги. Берег медленно, медленно отдалялся.
Почти всю дорогу до Сандомежа Леон читал. Он достал из сумки несколько книжек Конрада в бумажной обложке, среди них том рассказов, один из которых назывался "Улыбка фортуны".
Молодой, неопытный капитан делает стоянку в экзотическом порту на маленьком островке и там знакомится с дочерью одного весьма и весьма подозрительного типа, поставщика или пароходного агента; дочь (вместе со своим подозрительным папочкой) живет в старом, европейского типа доме, с балконом, выходящим в сад. Капитан самым невинным образом ухаживает за девушкой, на чем и ловит его бойкий папа. Слегка смущенный этой ситуацией, капитан, пытаясь как-то задобрить папу, поведение которого отдает шантажом, соглашается на покупку и погрузку полусгнившего картофеля, который ему совершенно не нужен и принесет сплошной убыток. Но, отойдя от берега и через несколько дней завернув в другой экзотический порт, он узнает, что там как раз большая нехватка картофеля, и неожиданно для себя, с помощью негодного, всученного ему назойливым агентом товара, совершает выгодную сделку. Улыбка фортуны!
Леон Вахицкий, прочитав новеллу, запомнил прекрасное описание сада, находящегося за домом, в котором жила девушка. Большой балкон. А дальше — пестрый поток ярких цветов и субтропической растительности. Наступают сумерки, с грядок и клумб доносится одуряющий аромат, в саду полно цветов. Вот уже совсем стемнело. Девушка сидит в кресле-качалке, а одуряющие запахи волнами плывут к балкону.
В Сандомеже Леону пришлось заночевать. Вечером он примерно с час бродил по темным, скверно освещенным улицам, потом вернулся к себе в номер, куда через широко открытое, с белой занавеской окно доносились с улицы голоса прохожих, и, лежа в постели, при свете скверной лампочки опять читал, пока не заснул. Его разбудили за полчаса до отплытия парохода,
Пароход отвалил от берега гораздо быстрее и энергичней, чем маленькое краковское суденышко, но, как известно, у Кракова Висла довольно узкая. Здесь же все выглядело иначе: вода казалась чище и мусора не было видно, — пароход, тарахтя лопастями, выплыл на середину реки и почти героически двинулся в свой рейс — до Варшавы и дальше. Под палубой помещалось несколько двухместных кают, называемых торжественно каютами первого класса, — с откидными красными койками, напоминавшими неудобные жесткие диванчики. Окна в каютах были, к сожалению, четырехугольные, не иллюминаторы.
В каюте Леон оказался один, без соседа. Вообще, кроме него, в "люксе" ехало еще два пассажира: один торговец или коммивояжер, неизвестно с какой целью державший путь в Вышеград, и солидный, почтенный господин с красным и лоснящимся лицом, которое у него беспрерывно чесалось (как оказалось, он страдал экземой). Он представился Леону как золотых дел мастер, имевший в Варшаве, а туда он как раз плыл, свою фирму. Леон познакомился с ним примерно через час после того, как заглянул в довольно просторное помещение, застекленное обычным стеклом, без иллюминаторов, с открытыми со стороны кормы дверьми. Для названия этого помещения наверняка имелся какой-то морской термин. Но когда Леон спросил сновавшего в белой куртке подростка: "Скажите, это кают-компания?" — то услышал отрезвляющий ответ: "Что вы, что вы. Это ресторан, его открыл пан директор".
У стены стояло пианино. Окна были распахнуты, пахло рекой. Лопасти мерно тарахтели. Леон заказал завтрак. И тут снова проявилась новая его черта, примерно того же рода, что и его тяга к дорожной шотландской сумке. Завтрак, который он себе заказал, был на редкость обилен.
— Будьте добры — глазунью на беконе.
— Может, яичницу с ветчиной и с зеленым луком? — спросил подросток.
— Нет, предпочитаю бекон. Грудинку.
— Сейчас узнаю на кухне.
Мало этого, отказавшись от отечественного лука, он еще попросил компот с черносливом, который как раз оказался в буфете (но только кто из нас начинает свой завтрак с компота?), попросил и наконец раздобыл еще и кашу, заев ее яичницей из двух яиц с беконом, после чего выпил чашку кофе с молоком. В глубине буфета виднелась водка — непочатые емкости и в большом количестве. Но время было слишком раннее, неподходящее для выпивки. Именно в этой ранней поре было что-то, раздражавшее Леона своим реализмом.
— Стюард! — позвал он.
— Это вы меня? — удивился подросток в белой курточке.
— Ведь вы, надеюсь, стюард?
— Я? Да что вы. Я здесь на услугах. Помогаю официанту.
— Ага. Ничего. Ничего. Принеси мне выпить что-нибудь покрепче. Самое лучшее, что у вас есть.
— У нас хорошая водка и пиво Хабербуш и Шиле.
— Это все?
— Все.
— Ну тогда принеси бутылку рябиновой.
Отношение Вахицкого к алкоголю прошло через разные фазы. Еще мальчиком, а потом студентом Высшей торговой школы, живя в Варшаве с родителями в четырехкомнатной квартире на Польной улице, где почти каждый вечер собирались бывшие легионеры из Первой бригады, которых пани Вахицкая называла Борзыми, Гоччичи или Ястребами (это были их подпольные клички), еще тогда Леон заметил, что водка не только ударяет в голову, но словно бы еще и снабжает билетами для совершения каких-то сомнительных путешествий или экскурсий в будущее. И, как ни странно, эти вымышленные путешествия по направлению к славе, виктории, высоким политическим постам потом каким-то образом реализовались. Казалось, слегка подвыпившие мамины гости своими сугубо штатскими одеяниями маскируют невидимые пока полковничьи мундиры, а в руках держат не заметные никому министерские портфели. Леон считал почему-то, что водка помогает им внутренне напрячься для прыжка, и при этом ему казалось поучительным, что напряжение в самом деле приводит их к бесстыдным взлетам в карьере.
В доме у родителей к обеду и ужину всегда подавался графинчик с водкой. Обычно в нем плавали и лимонные корочки. По мнению тогдашних психиатров, по их мнению, каждый человек, который каждый день регулярно за обедом выпивает рюмку водки, алкоголик. По этой теории старый Мельхиор Вахницкий был законченным алкоголиком, потому что во время дневной трапезы, как правило, опрокидывал не одну рюмку, а три. Когда Леон подрос, возле его прибора тоже появилась рюмка. Но небольшая доза алкоголя перед едою поначалу, казалось, лишь благоприятствовала пищеварению, приятно согревая ноги и не вызывая никаких беспокойств в душе. Это была первая фаза.