Пейзаж с видом на кладбище

Вялый Василий

И Славка, и Оксана впервые в жизни переступали порог церкви. После службы в храме было пустынно и тихо. По углам, на золоченых подставках, мерцали свечи. За низкой перегородкой старенький дьячок монотонно-глухо читал псалтырь. Под ногами поскрипывали крашеные, местами вытертые, полы. На стенах висело множество темных от времени икон, с которых строго смотрели вытянутые лики святых. Перед некоторыми – видать, самыми главными и значительными – теплились висящие на тонких цепочках лампадки. У распятия стоял на коленях мужичок в потертом пальто и, беспрестанно наклоняясь, касался лбом пола. Славке вдруг стало неуютно и даже немножко страшно.

– Пойдем отсюда, – буркнул он и направился к выходу.

– Нет, что ты! Давай свечки поставим, – Оксана остановила Славку, взяв его за рукав. – Нам ведь очень надо, – девушка с мольбой посмотрела на своего спутника.

Они подошли к церковному ларьку и купили две свечки.

– А каким святым их надо ставить? – спросила Оксана.

Продавщица внимательно посмотрела на новых прихожан.

– Поставьте Спасителю, Богородице и Николаю Чудотворцу, – она протянула им еще одну свечку и ладонью указала на иконы. – Приходите к нам на службу, – улыбнулась женщина. – Вам понравится.

Славка зажег свечу и поставил ее перед большой иконой Божьей Матери. Глаза Богородицы излучали необыкновенное тепло, и взгляд ее был похож на мамин. Славка, не отрываясь, смотрел на светлый лик иконы. Ему казалось, что эта добрая женщина сейчас протянет руку и коснется его головы. Славка зажмурился. Когда он открыл глаза, живой огонек свечи метался, словно его пытались задуть, хотя рядом никого не было. Пламя почти гасло, затем снова вспыхивало, неистово трепыхаясь. Фитилек трещал и дымился; оранжевые змейки искр, высоко взлетая, старались попасть Славке в лицо.

– Что это? – в испуге прошептал он.

– Свеча, наверное, отсырела.

Славка обернулся. Рядом стоял священник. Близко посаженные глаза на узком смуглом лице смотрели внимательно и строго. На батюшке, так же, как и на дьячке, был надет длинный черный балахон, а на груди висел массивный золоченый крест. Священник чуть наклонился и, положив на Славкино плечо ладонь, спросил:

– На исповеди давно был, отрок? – он перевел взгляд на «беспокойную» свечу.

– На какой исповеди? – испуганно пролепетал Славка.

– Ну, может, ты совершал какие-нибудь нехорошие поступки и хочешь в них раскаяться, – сказал батюшка. – Поведать о них Господу.

«Откуда он знает про Симоняна!?» – похолодел Славка.

– У каждого из нас в жизни были беды, лишения и ошибки, но в скорби и унынии, а особенно в грехе, не стоит замыкаться, ибо Господь любит всех своих детей, – продолжил священник.

– И меня любит? – удивился Славка. – А откуда же он обо мне знает?

– Христос, – священник, обернувшись на распятие, перекрестился, – не только знает тебя, но и видит всё, что происходит с тобой. И хорошее, и плохое, – добавил он.

– А если знает, то зачем ему рассказывать? – спросил Славка, чуть осмелев.

– Чтобы Господь увидел, что ты сожалеешь о своих скверных поступках и просишь прощения за них, – пояснил батюшка. – Он ведь любит тебя и Ему плохо оттого, что ты совершаешь нечестивые поступки.

«Знает, – у Славки не оставалось сомнений, что священнику кто-то рассказал о его страшной тайне. – Но кто? Бог? Значит, Он действительно всё видит…»

– Я ведь не хотел! – выкрикнул Славка. – Симонян первый начал.

– Я знаю, – сказал батюшка и улыбнулся. – Вот поэтому ты должен всё рассказать и не носить этот грех в себе.

– Богу рассказать? – спросил Славка, посмотрев на распятие.

– Рассказать мне, а Господь всё услышит, – священник снова перекрестился. – Приходи завтра утром на исповедь, я тебя буду ждать.

– Что он тебе говорил? – спросила Оксана, когда они вышли из храма.

– Сказал, что нужно исповедаться – покаяться в своих грехах.

– И ты пойдешь?

– Пойду, – твердо ответил Славка.

Теплый мартовский ветер гнал по небу темно-синие клочки туч. Выглянувшее из-за них солнце Прощеного Воскресенья заполыхало на близких куполах церкви.

Но на следующий день Славке так и не удалось сходить в храм – не пустил Гунявый. «Не занимайся ерундой, горбатый», – буркнул он. Казалось, твердое убеждение покаяться в своем единственном, как думал Славка, грехе откладывалось изо дня в день и вскоре стало каким-то размытым и не столь важным. «Нет, я, конечно, исповедуюсь. Но не сегодня, а как выкроится свободное время…»

Пришла настоящая весна. Растаял снег, высохли лужи, и стремительно – как это бывает на юге – зазеленела трава, на деревьях набухли почки. Славка с Оксаной, прежде чем идти спать в землянку, подолгу бродили по кладбищу. Они перекидывались парой ничего не значащих фраз и, мельком взглянув друг на друга, надолго умолкали. Славка давно хотел сказать девушке, что она… Он вздыхал, не зная как сформулировать свои слова, и словно нечаянно притрагивался к ее руке. Славка останавливался, поправлял выбившуюся из-под платка прядь Оксаниных волос. Его подруга, смущаясь, краснела и, легонько отстранив его руку, шла дальше.

Однажды Славке довелось случайно увидеть, чем занимались забредшие на кладбище парень с девушкой. Сначала они, сидя на скамейке, долго целовались. Затем переместились на траву между могилок. Парень снял с девушки майку, джинсы, а вскоре, продолжая ласкать свою подругу, и нижнее белье. Славка, затаив дыхание и боясь пошевелиться, наблюдал за парочкой. Они сблизились, нежно касаясь друг друга и шепча какие-то слова, и стали одним целым. Славка впервые в жизни видел физическую любовь. Иногда по ночам обитателям землянки приходилось слышать, а то и наблюдать похабные манипуляции вожака со своей неопрятной пассией. Славке становилось противно и отчего-то стыдно перед Оксаной. Он накрывал девушку полой своей куртки и тихонечко шептал ей на ухо сказки, которые ему рассказывала перед сном мама. Вскоре мерзкая возня вожака и Любки прекращалась. Через несколько минут приют обездоленных наполнялся исполинским храпом. Но Славка слышал лишь дыхание Оксаны. Она лежала, доверчиво уткнувшись лицом в его шею. Славке хотелось погладить ее худенькие плечи, поцеловать в щеку, но он не решался это сделать. Он закрывал глаза и уносился из убогого мира реальности в далекие и, казалось, несбыточные грезы своих фантазий.