Пифагор

Немировский Александр Иосифович

— Выделите представителей! — прокричал Пифагор, пробиваясь к сходням. — Нам есть о чём поговорить.

И вот представители кораблей устроились на палубе и даже на канатах и перилах. Подождав, пока смолкнет гомон, Пифагор сказал:

— Нет смысла выслушивать ваши вопросы и недоумения. Я их понимаю. Ответить на главный из них — куда мы направляемся, — не смогу: он как раз сейчас решается на совете кархедонцев. Помолимся нашей Гере-заступнице, чтобы решение оказалось для нас благоприятным.

Обведя собрание взглядом, Пифагор продолжал:

— Рассмотрим положение, в котором мы оказались. По закону войны мы — пленники Кархедона. Декаду назад мы были воинами и гребцами флота царя царей Камбиза, а ещё ранее — самосцами, которых Поликрат принёс в жертву ради спасения острова от разграбления

и сохранения единоличной власти. Кархедонцы могут отнять эти корабли, а нас сделать рабами. У меня есть некоторые основания надеяться, что этого не произойдёт и нам будет разрешено выйти в открытое море. Поэтому уже сейчас надо подумать о том, кому принадлежат вот эти корабли, на которых нас отправили в египетское рабство.

— Конечно, нам! — послышался возглас. — Ведь Поликрат, посылая корабли Камбизу, от них отказался, а Камбиз кораблей не получил.

По голосу Пифагор узнал в говорившем храбреца, на Кипре едва не разрушившего его планов.

— Ты прав, Леонтион, — согласился он. — Поликрат потерял право на эти суда, а Камбиз его не приобрёл. Но это не значит, что корабли принадлежат только нам. Это собственность всех самосцев — и тех, кто остался на Самосе, и тех, кто его покинул, опасаясь преследований. И если мы не хотим нарушить божественных и человеческих законов, следует вернуть корабли тем, на чьи средства они строились. Разумней всего привести их на Пелопоннес, где находятся наши изгнанники.

— А кому нужны эти корабли пустыми? — возразил юноша. — Ведь мы оказались в морях, через которые самосец Колей проложил путь в Тартесс. Почему бы нам не направиться к океану и не возвратиться, как он, с серебряными якорями?

— Правильно! Правильно! — раздались голоса.

Пифагор поднял руку:

— Бесспорно, вернуться с серебром лучше, чем с пустыми руками. Но в Элладу уже более ста лет никто не возвращался с якорными камнями из серебра. Морями, по которым когда-то так свободно плавали наши предки, ныне владеют кархедонцы, и, поверь, они выпустят нас отсюда, лишь будучи уверены, что мы поплывём не на запад, а на восток.

Собрание неодобрительно зашумело. Но тут на канаты поднялся человек лет сорока.

— Можно, я скажу? — обратился он к Пифагору и, не дожидаясь ответа, быстро заговорил:

— Вы знаете меня. Моё имя Никомах. Я родом из Посидонии [36] . Я бывал по торговым делам и здесь. Мне известно, что даже своих союзников — тирренов кархедонцы не пускают по побережью Ливии западнее Прекрасного Мыса и топят их корабли, если кормчие не докажут, что они занесены туда бурей. Стоящая у Геракловых столпов кархедонская эскадра пострашнее трёхглавого Гериона [37] , которого силой и хитростью одолел Геракл.

36

Посидония — греческая колония на тирренском побережье Италии.

37

Герион — в греческой мифологии трёхглавый великан, местом обитания которого считался остров Эрифейя на крайнем западе у выхода в океан.

— Поймите же, — заключил Пифагор, — у нас нет иного пути, кроме возвращения в Эгеиду, и мы должны быть счастливы, если нам разрешат это сделать. Вы сейчас разойдётесь по кораблям и обсудите сказанное у себя. Заодно изберите триерархов, чтобы на следующей экклесии [38] они выражали мнение не только своё, но и всей судовой команды.

Бирса

Пифагор и суффет шли вымощенной каменными плитами улицей между шестиэтажными громадами домов. Навстречу, заполняя всё пространство, двигалась толпа. Белые, смуглые, чёрные лица. Невиданные одеяния. Смешение языков.

38

Экклесия — народное

собрание, обладающее правом выбора должностных лиц.

— Вавилон Ливии! — вырвалось у Пифагора. — Конечно же я много слышал о Картхадаште, но увиденное превосходит воображение. Не только мой Самос, но самый крупный из ионийских городов Милет по сравнению с твоей родиной — захолустье. И представь себе, мне ничего не известно о начале этого великого города, кроме, пожалуй, того, что его метрополия — окаймлённый водами Тир.

— Если ты ждёшь увлекательного рассказа, должен тебя разочаровать, — начал Абдмелькарт. — В летописях Тира сообщается о шестидесяти гаулах, посланных для основания колонии у выхода Внутреннего моря в океан. Путь в океан некоторым из покинувших родину показался слишком утомительным. Среди них были и мои предки Баркиды. Место, что они выбрали для посадки, привлекло их бухтой и вот этим ныне застроенным домами холмом. Так в один год возникло два города: у выхода в океан — Гадес, а здесь — Бирса. Вместо одной дочери у Тира оказалось сразу две, ревнивые и жадные к славе и богатству. Одна, та, что у уст океана, мнит его своим законным супругом, но он, неверный, открыл свои богатства и другой, и стала она через двести лет от основания Бирсы больше и богаче своей матери Тира и приняла новое название — Картхадашт. Именно от этого времени у нас ведётся отсчёт лет жизни нашего города, ибо Бирса, к которой мы подходим, была вовсе не городом, а только лишь крепостью. Конечно, наши недруги, сицилийские эллины, рассказывают об основании нашего города по-другому. По их словам, основательницей нашего города была преступница Дидона, обокравшая царя Тира, своего брата, и отправившаяся на чужбину из страха перед наказанием. Здесь она будто бы обманула местного вождя, уговорив его продать клочок земли размером с бычью шкуру. Разрезав её на ремни, беглянка захватила всю эту землю до моря. И скажи, на кого рассчитана эта басня?

— На того, кто не знает эллинского и финикийского языков, — отозвался Пифагор, — ибо ему не ясно, что на твоём языке Бирса — крепость, а на нашем — шкура. Вообще же басни — злой рок, висящий над прошлым всех великих народов. И творят их все кому не лень — и друзья, и враги. Выдумка с Бирсой, пожалуй, самая безобидная из них.

С плоской кровли храма Баал-Хаммона открывался вид на занятый Кархедоном полуостров. Стена обегала всё его огромное пространство, то спускаясь в низину, то взбираясь на холмы. Сверху она казалась змеящейся дорогой, столь же широкой, как улица, по которой они недавно шли. В лучах утреннего солнца блестели окаймлённые зеленью черепичные кровли Магары, городского района, населённого знатью и богатыми судовладельцами. За заполненным человеческими фигурками квадратом агоры тянулась ещё одна стена, а за нею открывалась словно бы проведённая циркулем голубая окружность военной гавани с маленьким островком в центре. Корабли не были видны, но можно было догадаться, что они под кровлей обнимавших искусственное озеро доков. Узкий проход соединял внутреннюю гавань с треугольником внешней.

— Вот твои корабли, — сказал Абдмелькарт. — Знал бы ты, какой из-за них пришлось выдержать бой. Я его выиграл. Ты сможешь покинуть город. Путь твой будет проходить вдоль западного побережья Сикелии, чтобы твоим планам не смогли помешать наши соперники.

— Неужели они существуют? — спросил Пифагор.

— Наш город может показаться неодолимым только чужестранцу с высоты Бирсы, — улыбнулся суффет. — Ведь наше сухопутное войско состоит из наёмников, содержание которых для нас обременительно, а управление требует высочайшего, доступного немногим искусства. Мы можем положиться только на корабли. Так что в этом плавании тебе не увидеть ни Акраганта, ни Сиракуз.

Абдмелькарт шлёпнул себя по лбу.

— Совсем забыл! Подойдём поближе к храму.

Они остановились у медной фигуры огромного быка с наклонённой головой, словно готового броситься на первого встречного.

— Я не знал, что кархедонцы почитают быка, — сказал Пифагор.

— Это чудовище мы захватили при взятии Акраганта.

— Почему чудовище?

— Таковым сделал его Фаларид.

— Это, кажется, правитель Акраганта? — вспомнил Пифагор.

Суффет наклонился и показал на брюхе быка крышку с запором.