Пифагор
Шрифт:
— И пламя горит здесь всегда? — поинтересовался Пифагор.
— Сколько бы я ни проплывал, оно горело, но я слышал, что огонь исчезал на шестнадцать лет, а на семнадцатый вернулся.
— А живут ли на этих островках люди? — спросил Пифагор.
— В старые времена острова были, как мне рассказывал дед, необитаемыми. А вот лет тридцать назад на нашу голову здесь обосновались какие-то бродяги.
— Бродяги?
— Да, люди без рода и племени. Вот навстречу керкур плывёт. Побеседуй с кормчим.
Через некоторое время с бортом «Миноса» поравнялось судёнышко.
— Эй! —
— Сами их два месяца не видели.
Керкур отошёл в сторону.
— Они не имеют семей, — проговорил Дукетий, — и потому у них всё общее. По очереди одни землю обрабатывают, другие — по морю шныряют. Живут как во времена Сатре.
Поймав недоумённый взгляд Пифагора, сикел продолжил:
— Сатре — бог наш. Есть предание, что при нём у людей было всё общее. Не было ни господ, ни рабов. Одним словом, золотой век.
«Одинокий островок, где всё общее, — думал Пифагор. — А школа, цель которой познание, не должна ли быть таким же островком? Островком разума в мире безумия. Одиночеством мужчин, объявивших войну накопительству и наслаждениям. Но для них должны существовать строгие правила. Конечно, возможны такие же женские островки со своими правилами. Тот, кто придумал одногрудых амазонок, это понимал. Итак, островок и устав для его обитателей».
Пролив
Пламя Липары недолго занимало воображение самосцев. Усталость взяла своё. В храп вплелись шорохи и вздохи моря. Пифагор лежал с открытыми глазами.
«Видимо, скоро пролив, — думал он. — Куда же направил Леонтион судно? Ведь он мог поплыть к Ихнуссе или обойти Сикелию с юга».
Задремав ненадолго, Пифагор проснулся на заре посвежевший. Гелиос, пробившись сквозь туман, вычерчивал справа по борту мыс, над которым кружилась стая чаек. Волны стали бить сильнее, но вскоре успокоились.
— Оставь свои волнения, — послышался голос Дукетия. — Пролив не опасен.
— Я плохо себе представляю, где мы находимся, куда плывём. Вот это меня и тревожит.
Сикел, придерживая кормило правой рукой, отступил на шаг.
— Полуостров, — начал он, — лежит между двух морей, будучи обращён носком на Запад.
— Носком? — удивился Пифагор.
Дукетий картинно выставил вперёд правую ногу, словно бы собираясь вступить в пляс.
— Смотри. Вот форма полуострова, нависшего над Сикелией. Несколько загнутый носок педила, готовый её поддать, это и есть Регий, отделённый от Сикелии узким пространством пролива.
— Очень наглядно! — восхитился Пифагор. — Можно обойтись без чертежа Земли, созданного Анаксимандром. Я припоминаю, что на нём очертание полуострова именно таково, как ты показываешь.
Опустив ногу, Дукетий продолжал:
— Мыс, который сейчас будет справа от нас, — крайняя оконечность нашего острова. Здесь раскинулся эллинский город Занкла, соперник Сиракуз. Поэтому пролив закрыт для сиракузян. Тирренские корабли стоят в Регии и Занкле, пропуская в пролив только торговые суда, а из военных лишь картхадаштские как союзные. Чтобы твои корабли не пустили ко дну,
Вскоре судно вступило в пролив, куда Гомер поместил чудовищных Скиллу и Харибду.
«Вопреки его болтовне, — подумал Пифагор, — здесь ничто не препятствует мореплаванию. Сам же пролив немногим более широк, чем тот, что отделяет наш Самос от Микале».
Дукетий направил судно влево, и вот уже стали видны жавшиеся друг к другу домики. Их стадо подступало к вершине холма, занятого, судя по колоннаде, храмом. Дукетий подвёл судно к сторожевой башне и что-то крикнул на своём языке вышедшему на площадку воину. И почти сразу заскрипела державшаяся на поплавках железная цепь. Вход в бухту был открыт.
Ксенофан
И вот корабли один за другим прошли в гавань и в том же порядке заполнили линию мола, где теснилось несколько рыбачьих судёнышек.
Тилар начал утро с хождения на руках и, к восторгу самосцев, так обошёл всю палубу. Потом он приблизился к Пифагору, и тот, похвалив его, начал рассказывать о своём учителе Ферекиде.
И вдруг с мола, к которому был пришвартован «Минос», по сходням взбежал незнакомец. Тёмный загар его лица подчёркивался курчавой белизной бороды. Не представившись, он заговорил срывающимся голосом:
— Увидел я с мола сначала болтающиеся ноги, а затем услышал ионийскую речь. И не просто речь, а беседу, подобную тем, какие вёл со мною незабвенный Анаксимандр.
— Ты его ученик? — обрадовался Пифагор. — Вот неожиданность! Ты знал Анаксимандра?!
Незнакомец гордо выпрямился.
— Да! И это единственное достояние, которым меня наградило отечество. Давай познакомимся. Ксенофан из города, погубленного роскошью.
— Из Сард? — удивился Пифагор. — Но ведь ты эллин.
— О нет, не из Сард, а из Колофона, заболевшего лидийским недугом. Об этом моя элегия:
Роскошью заражены бесполезной лидийской, В годы, когда ещё тирании не знали, На агору, кичась, несли аромат благовоний, Пурпура блеск, великолепье причёсок.— Вот что! Ты ещё и поэт?! А я с родины Асия! Перед тобою Пифагор.
— О, ты самосец! — воскликнул Ксенофан. — А ведь я несколько лет назад посетил твой остров, побывал в Герайоне, насладился зрелищем пробитой горы, обошёл ваш акрополь, а внутрь меня не пустили. Уплыл, разобиженный. Значит, и до вас наша общая беда докатилась. Хотите построить новый Самос? А ты, судя по всему, ойкист [39] ?
39
Ойкист — в греческих государствах лицо, избиравшееся для организации колоний.