Пифагор
Шрифт:
— Да нет, сами с собой.
— А почему тогда в Олимпии?
— Олимпия — это не Олимп, как ты, видимо, подумала. Там они бегают, прыгают, мечут копья, голыми борются в пыли. Победители же получают не золото и даже не серебро, а ветви растущей там же дикой оливы.
— Пусть себе забавляются, — промолвила Атоса. — Почему бы тебе не озлобить их друг против друга?
Абибал
— Абибал! Ты ли это? — закричал Пифагор, заходя со спины к человеку, закреплявшему на столбике канат.
— А
— Как в море?!
— Точнее, в океане. К нам в Китион прибыл кариец Скилак, которого Дарий поставил во главе флота и отправил открывать морской путь в Индию. Залмоксис явился к карийцу, и тот с первого взгляда понял, что давно стало ясно и нам — перед ним человек необыкновенных способностей. Одним словом, Залмоксис взят в плавание. Мой Хирам до сих пор не может успокоиться. Залмоксис стал ему братом.
— О, Гера! — воскликнул Пифагор. — Мальчик, родившийся во фракийской глуши, плывёт в Индию! Его качают океанские валы... Как часто, бредя по горам и безводным пустыням, я мысленно следовал вдоль побережья Индии и Аравии. Но мог ли я подозревать, что такое свершится при моей жизни! И я готов многое простить этому Дарию за столь смелый замысел. Я уверен, что имя Скилака останется в истории рядом с именем нашего Колея. И ещё, мой друг, поведай, как тебе удалось найти картхадаштские корабли, которые спасли нас от египетского рабства? Загадка эта продолжает меня интересовать.
— Я зажёг на Трогиле пифос с земляным маслом [67] . Свет его виден даже на побережьях Киликии и Сирии. Рассказывают, будто впервые это сделал наш царь Пигмалион. Картхадаштцы таким же образом переговариваются со своими навархами, зажигая пифос на Бирсе.
— Переговариваются? — удивился Пифагор.
— Ну да. С помощью щита, закрывая время от времени пламя.
— Нечто подобное рассказывают и наши мифы о знаках, будто бы посылавшихся с помощью костров из Трои на скалу Паламеда, а оттуда в Микены. Но я уверен, что может быть найден иной способ общения на расстоянии. Может быть, мне удастся его открыть. Но пока приходится полагаться на случай или на предчувствие, если им обладаешь.
67
Земляное масло — древнее название нефти.
— Ты имеешь в виду сны? — спросил Абибал.
— И сны тоже. Но не будем об этом.
— Почему же? Это очень интересно.
— Потому что природа этого явления пока не изучена. Потребуются сложные опыты. Я надеюсь заняться этим в Кротоне.
— Ты уезжаешь в Кротон?
— Ближайшей весной. Там за городом строится то, что я назвал храмом Муз, где я буду учить и продолжать исследования, начатые на Самосе. И может быть, ты мне в этом сможешь помочь.
— Разумеется! С огромной радостью! — воскликнул Абибал. — Скажи только, что требуется.
— Живя в юности в Тире, я читал
— Погоди, Пифагор, — перебил Абибал. — Ты говоришь, что будешь учить в Кротоне. А не взял ли бы ты на учение моего Хирама? Он ведь уже не ребёнок, а когда узнал от Залмоксиса о тебе, стал бредить тобой. Как ты к этому отнесёшься?
— Конечно же я приму его, и не только потому, что он твой сын. Я за ним наблюдал в месяцы его болезни и думаю, что из него удастся сделать второго Моха. Хочешь, привози Хирама в Афины, до весны ещё много времени.
Птахотеп
Демокед, омытый и умащённый рабынями, нежился на ковре, ещё не веря, что всё с ним случившееся — не сон. «Если мне приведётся рассказывать в Элладе о событиях этого дня, меня сочтут лгуном. После страшной темницы оказаться в доме, не уступающем дворцу Поликрата! И это всё теперь моё, моё... Надо будет написать отцу и его успокоить. Может быть, пригласить сюда? Нет, отцу с его властным характером здесь несдобровать».
Мысли были нарушены скрипом двери. В спальню ворвался бритоголовый старик и бросился к ногам Демокеда.
— Я твой раб Птахотеп, — лепетал египтянин, покрывая поцелуями ступни Демокеда.
— Не унижай себя, друг, — проговорил Демокед, вставая. — Ведь ты такой же врачеватель, как и я. Случившееся с тобой несчастье не дозволяет мне считать себя твоим господином. Я знаю, как ты страдаешь. Прости меня!
Лицо египтянина удивлённо вытянулось.
— За что?
Демокед очертил рукою неполный круг.
— Ведь я стал обладателем твоего дома и твоих сокровищ. Но, право же, я к этому не стремился.
— Не ты, так другой, — отозвался Птахотеп. — Но другой бы не попросил в награду сохранения моей жизни. Поэтому я и буду называть тебя своим господином и стану самым верным твоим рабом. Что же касается дома, то знай, господин, что он сооружён Киром для своего лекаря армянина Тиграна. После казни Тиграна дом был передан мне. В Сузах его называют лечебницей. Большая часть сокровищ и рабов — это дары Кира Тиграну, остальное — дары мне Камбиза и Бардии.
— Да, я слышал, что и до Дария ты был лекарем двух царей.
— Мне повезло. Бардия был добрейшим из владык, и, несмотря на вражду ко мне Оройта, он сохранил мне жизнь по просьбе Атосы.
— Ах, Атоса, дочь Кира.
— А также жена Камбиза, потом Бардии, а ныне — главная жена Дария. Здесь жёны, как и дома, переходят от одного владельца к другому. Меняют только наложниц. Тебе же предстоит лечить и тех и других. Но ты счастливец. Дарий — не сын Кира, и поэтому он не позволяет себе того, что делал Камбиз. Видел бы ты, какие кровоподтёки оставлял Камбиз на телах несчастных женщин. Его кнут ходил и по спинам телохранителей. Они называли между собой Камбиза Кнутом, сыном Кураша. Доставалось нередко и мне.