Пифагор
Шрифт:
— Не будем отвлекаться. Эти люди, уничтожившие великий город, достойны лишь презрения. Я уверен: если бы был жив Милон, Сибарис остался бы цел. Сядем к столу и вспомним за чашей вина нашего друга.
Едва было разлито вино, как донёсся запах гари.
— Они поджигают дом! — воскликнул Эвримен.
— Успокойтесь, — проговорил Пифагор. — Если выхода нет, встретим смерть достойно. Есть в Тиррении город Церы. Там я увидел на стене поющего гаруспика. Он пел по-тирренски, и я не смог полностью понять ритмическую речь. Когда же он опустился на землю, я попросил его пересказать песню. Оказалось,
Пифагор поднялся.
— Дым мешает мне продолжить. Но я успею вам сказать: моя последняя жизнь подходит к концу. У вас же впереди ещё много жизней... Мужайтесь, души.
Полнолуние
Дул попутный ветер. Корабль резво бежал по волнам, разрезая лунные дорожки. В небе стояла полная луна, и паруса отсвечивали синевой.
Утомившаяся после бурного дня Мия дремала на канатах рядом с Никомахом. Демокед и Гиппас, уединившись, тихо роняли слова.
— Вот после такой же ясной ночи я покинул Самос на корабле Поликрата, — проговорил Демокед. — Он обещал высадить меня в гавани Милета, связанного с Сибарисом великой дружбой. Я рассчитывал отыскать там идущий в Сибарис корабль, а оттуда добираться в Кротон, хотя бы пешком. Но едва мы сошли на берег, как нас схватили. В оковах отправили в Магнезию. Двенадцать лет я был оторван от родины. Теперь, казалось бы, всё позади. Но что-то давит душу.
— Это от полнолуния. Пифагор связал этот феномен со своей теорией колебаний.
— И к тому же мне неприятно, — продолжил Демокед, — что Мардоний и остальные персы в оковах. И что об этом подумает Дарий?
— Но что тебе до его мыслей?! — возмутился Гиппас. — Ведь он тебя насильно удерживал столько лет! Ты возвращаешь себе свободу.
Демокед покачал головой:
— Тебе это трудно понять. Прежде всего, Дарий извлёк меня из пучины рабства и поставил выше многих. Он доверял мне свои личные тайны. И я ему раскрылся как другу. Он знает всю мою жизнь. Мы с ним часто встречались и говорили о Милоне и Пифагоре.
— О Пифагоре?! — удивился Гиппас. — Но ведь ты с ним едва знаком.
— Я с ним переписывался, и каждое из посланий, написанное рукою Эвримена, становилось известным Дарию. Он просил меня с ними знакомить. Узнав о том, что Пифагор провёл много лет в Вавилоне, Дарий захотел посетить храм Бела. Это было сразу же после восстания вавилонян, жестоко подавленного Гобрием. Надо сказать, что персы, поклоняющиеся Ахурамазде, считают вавилонских жрецов служителями злых дэвов, и само восстание Дарий полагал делом рук жрецов. Так вот, узнав мнение Пифагора о жрецах храма Бела, Дарий оказал им милость и освободил от оков. Его очень растрогало, когда Пифагор просил меня прислать ему гаты Заратуштры, или Зороастра, как его называют эллины.
— Учитель как-то раз упомянул Зороастра, но о гатах ничего не говорил.
— Дарий достал для меня гаты, и я их по его просьбе перевёл для Пифагора. Гаты — это гимны в виде диалога между Заратуштрой и Ахурамаздой. Заратуштра спрашивает, Ахурамазда отвечает. Это великое творение. Вот послушай...
— Демокед! — перебил Гиппас. — Я всё время следил за берегом. Уже скоро должен быть Кротон. А где же огни Сибариса?
— Может быть, сибариты перестали пировать по ночам? — предположил Демокед.
— Даже если это так, зачем они погасили маяк, указывающий путь в гавань? Да и огни города, когда мы с Мией плыли в Метапонт, были хорошо видны.
— Горит! — послышался голос Мии.
Демокед и Гиппас бросились к корме. Никакого пожара не было. По выражению лица Мии стало ясно, что она кричала со сна, да, кажется, и продолжала ещё спать. Протягивая руку, она повторяла:
— Горит! Горит!
Гиппас положил ладонь на мокрый от испарины лоб жены.
— Успокойся. Тебе померещилось. Обычный кошмар. Волнение последних дней.
И в это мгновение показалось зарево.
Эпилог
Демокед безмолвно стоял у пожарища. Это были остатки дома, в котором до отплытия к Поликрату он принимал больных. Затем, до постройки школы, как писал отец, здесь жил Милон, и дом стали называть домом Милона.
Неподалёку толпилась стайка подростков, и Демокед невольно прислушался к их разговору.
— Так я его и не увидел... — почти простонал один из них. — Хотел бы его увидеть хотя бы мёртвого.
— Но ты хоть слышал его, — проговорил другой. — Мне же не пришлось.
— Куда же он мог исчезнуть?! Вот загадка! — воскликнул третий. — Обнаружили тридцать девять полуобгоревших трупов, а в доме он был сороковым, и по росту и кольцу со смарагдом его легко можно было бы опознать — ведь он никогда его не снимал, а золото и смарагд не могли сгореть.
— Может быть, он ушёл подземным ходом, — проговорил мальчик, до этого молчавший. — Говорят, из дома Милона есть ход в гавань, там стоял корабль из Акраганта, он исчез и, наверное, взял Пифагора.
— Это враки, — возразил первый. — Он никогда бы не бросил учеников, и никакого подземного хода нет. По дороге сюда я встретил Хирама. Он не был с математиками, ибо наблюдал небо. Так вот, он уверяет, что в созвездии Лебедя появилась новая звезда.
— Да и вообще как мог сгореть Астрей? Это невероятно! — заключил третий мальчик.
— Астрей? — удивился первый.
— Ну да, Астрей. Летом я был в Дикеархии. Там есть один старец, лет, наверное, ста. Зовут его Андроклом. Так вот, Андрокл рассказывает, будто резчик камней Мнесарх нашёл под красивым белым тополем грудного младенца, который лежал, глядя прямо в небо. И не мигал, хотя солнце стояло в зените. Во рту у него была маленькая тоненькая тростинка, и он всасывал через неё падавшую с тополя росу. Андрокл это точно знает, потому что Мнесарх поручил ему воспитание мальчика, когда тот немного подрос.