Пифагор
Шрифт:
«Сколько же их!» — с ужасом думал Дориэй, давая воинам команду отступать.
Находившиеся слева от него кротонцы дрогнули. Стало слышно бульканье воды. На правом берегу оставалась небольшая кучка людей, двое из них — с флейтами. Это были беглецы из Сибариса, принятые в кротонское ополчение.
«Слабаки, — подумал Дориэй. — И стоило из-за таких в дело ввязываться!»
Всадники между тем развернулись в два длинных ряда. Кони как на подбор. Первый ряд — из белых коней, второй — из вороных. Сверкало оружие и доспехи. По данной кем-то команде всадники вскинули пики. Сейчас они сомнут всё на своём пути и втопчут в землю...
И в это время послышались напевные звуки. Храбрецы
«Безумцы! — подумал Дориэй. — Кому дают команду эти люди? Ведь кротонцы едва их уже слышат».
Но что это?! Кони сменили галоп на шаг, и не на простой. Они картинно поднимали ноги и медленно их опускали на землю, не обращая внимания на всадников, пытавшихся ударами пик прекратить пляску. Животные, подчиняясь одной музыке, словно сами были увлечены тем, что им так хорошо удаётся то, чему их учили. Несколько коней поднялись на дыбы и скинули на землю своих лишённых слуха седоков.
И тут Дориэй крикнул:
— В ногу!
Грозный спартанский строй двинулся вперёд. Спартанцы запели:
Так как потомки мы все необорного в битвах Геракла...Флейты, уловив новую мелодию, её подхватили.
Дориэй повернул голову.
«Да кротонцы ли это? — подумал он, глядя на флейтистов. — Не братья ли это Диоскуры, пришедшие нам на помощь и не давшие бесславно погибнуть на чужбине?!»
Противостояние
Килон поднялся на возвышение. Низкорослый и щуплый, он казался рядом с рослыми воинами пигмеем. Доспехи же придавали ему ещё большее сходство с жабой.
— Граждане! Члены совета! — выкрикнул он, брызжа слюной. — Мы победили! Те, кого мы боялись столько лет, разбиты, и нам предстоит решить их судьбу. Мы можем наложить на сибаритов дань. Но даже если мы заберём у них всё и оставим голыми, они поднимутся и разбогатеют вновь с помощью своих могущественных друзей — тирренов и милетян. Такая победа, которой мы добились, даётся только раз, и надо ею воспользоваться, чтобы уничтожить врага раз и навсегда. Вы спросите — как это сделать. Ведь разрушение такого города потребовало бы много времени и сил. И я вам отвечу. Вспомните, как Геракл выполнил задание Эврисфея по расчищению авгиевых конюшен. Он пустил на них реку. Дадим же работу Сирису и Кратису. Направим их на Сибарис. Пусть они его разнесут, как навоз, и покроют своим песком, чтобы, если и останется имя Сибариса, никто бы не мог отыскать его места.
Восторженный рёв заглушил последние слова.
Когда всё стихло, Килона сменил Пифагор. Никогда он ещё не был так красив, как в тот запомнившийся всем день. Если бы не седая шапка волос, его можно было бы принять за юношу. Лицо светилось благородством, глаза — умом.
— Только что, кротонцы, — начал Пифагор, — проходя по агоре, мимо статуи Милона, я ощутил на себе его неподвижный взгляд и остановился. Я вспомнил тот далёкий день, когда, возвращаясь из Сибариса, мы с ним отдыхали на берегу Сириса перед тем, как его перейти и услышать «Хайре, Пифагор». Хочу вам сказать, что я был удивлён не менее Милона, и не тем, что меня приветствовала река. Я терялся в догадках, почему она приветствовала именно меня, чужеземца, не успевшего ещё ничего сделать для этих мест, а не того, кто их прославил. И только теперь я понял, отчего удостоился этой чести, и буду пока говорить не в защиту
Нестройные крики прервали и заглушили речь.
— Я вижу по всему, — продолжил он, — что вас удивляют мои слова, что в вашей нетерпеливой мстительности вы забыли, что каждая река — могущественное божество, подчинённое собственной, а не чьей-либо воле. Это хорошо понимают ромеи, в землях которых я недавно побывал. Для них величайшее преступление не только сдвинуть ручей с его места, но даже проложить через него сбитый гвоздями мост. Через могучую реку Тиберис они, зная нелюбовь её божества к новшествам, соорудили деревянный мост, не осквернив его воды железом. За безопасностью рек там наблюдают особые жрецы, которых они называют понтификами, что в переводе на наш язык означает «мостоделатели», и под их властью состоят все остальные священнослужители.
Но оставим ромеев с их обычаями. Милон был не только самым сильным человеком на земле, но и мудрецом. Однажды я его спросил, в чём причина его побед, и вы знаете, что он ответил? «В моих противниках. В соперничестве с ними я стал первым». И он мне перечислил каждого из тех, с кем состязался в Олимпии, Немее, на Истме и в Дельфах. Вам же, кротонцы, мало того, что вы одержали победу. Вы хотите уничтожить своего противника, да так, чтобы потом никто не мог отыскать даже места, где когда-то стоял город. И вы думаете, что этим обеспечите себе безопасность? Да нет! Вспомните, что стало с Микенами после гибели Трои. К тому же сибариты — такие же эллины, как и вы, и так же, как вы, они живут на чужой земле. Вашему общему счастью и богатству завидуют те, кого вы называете варварами.
Вздохнув полной грудью, он закончил:
— Я призываю вас, кротонцы, остановитесь, пока не поздно! Дайте рекам течь там, где они хотят, а сибаритам жить там, где жили их предки.
Произнося речь, он, казалось, не слышал враждебного шёпота, а оказавшись на полупустой улице, не заметил, что за ним на некотором расстоянии крадётся какой-то человек в чёрном гиматии с капюшоном.
В закатных лучах показавшийся в отдалении дом Милона утратил обыденность и словно бы вырос. «Так меняются люди перед кончиной», — почему-то подумалось Пифагору.
Вдруг послышался какой-то звук. «Что он мне напоминает? Резец отца, проводящий по камню борозду? Гомон кузнечиков? Рыдания уносимой Аполлоном Окирои? Бормотание волн? Шум разрезающих пространство светил? Или что-то звучит во мне, предупреждая о мраке?»
Резко повернувшись, Пифагор зашагал к городским воротам, но звук не прекращался. Он изменил направление, уже исходя не от дома, а от чего-то стоящего на пути. Впереди был проулок. Пифагор зашёл за угол и замер. Звук приближался. Пифагор поднял два кулака и, едва человек в чёрном стал виден, обрушил их на голову незнакомца. Злоумышленник свалился замертво. В едва слышный звук мягкого падения тела вошёл звон ударившегося о камни клинка.
Признание
Не шевелясь, с закрытыми газами, Мия ощущала беспокойство лежавшего рядом Гиппаса. Она чувствовала, что он тоже не спит. Он явился поздно и, не спросив, против обыкновения, как прошёл день, ни к чему не прикоснулся за столом. Таким далёким она его ещё не знала.
— Сегодня, — неожиданно произнёс он, поворачиваясь к ней, — я встретил Никомаха. Это посейдонец, проделавший с самосскими кораблями весь путь до Кротона. Оказывается, в тот месяц и день, когда я находился в Посидонии, через неё проходил и мой учитель. И это его я видел в гавани, приняв за рыбака. Я тебе не решался сказать, что моим учителем был Пифагор.