Пифагор

Немировский Александр Иосифович

— Но ведь это особый праздник, — возбуждённо заговорил Филарх. — Вот!

Он поднял со стола один из свитков и протянул его Пифагору.

Пифагор взял свиток и взвесил его на ладони.

— Имеет вес. А что внутри?

— Хроника двенадцатилетия.

— Так-так, — проговорил Пифагор, погружаясь в чтение. — Вот тут... написано, что я открыл свойство взрывной смеси. Но это же изобретение мегарца Эвпалина.

— Но он же унёс свой секрет в могилу и смесь была открыта заново благодаря твоему рассказу, — вмешался Хирам.

— Да, но открыта не мною...

— А

если бы не твой рассказ о возможности такого вещества, его бы не открыть, — дружно зашумели ученики.

— Оставим это. Вот уже двенадцать лет мы вместе работаем, исследуя природу и распространяя знания. Но мы не приблизились к главной нашей цели — созданию полиса разума. Люди продолжают жить по дедовским неразумным законам, а у алтарей льётся кровь существ, имеющих душу. Пора приступить к делу, а не праздновать юбилей. В окружающем мире у нас много врагов, которые готовы использовать каждый промах. Не должно оставаться ничего того, что могло бы быть обращено против нас. Хронику сожгите. И впредь пользуйтесь для сообщений только словом. Знаком, отличающим вас, будет пентаграмма с треугольником в центре.

Наступила мёртвая тишина.

— Не надо вешать носа! — весело проговорил Пифагор. — Давайте я расскажу вам, что случилось со мной в Давнии.

— Да там же волки! — воскликнул Эвримен.

— Они мне не были страшны, — продолжал Пифагор. — Мне предречена иная кончина. Так слушайте же. Однажды, задремав в тени дерева, я проснулся от жаркого дыхания. Надо мной склонилась огромная медведица с шерстью необычной, желтоватой окраски, как у фракийских медведей. Вглядевшись в зверя, я почувствовал, что мне не надо притворяться мёртвым, чтобы спасать свою жизнь. Я осуждающе посмотрел на медведицу, и она, бросившись к моим ногам, стала лизать пальцы. Я до сих пор ощущаю шершавость её языка.

На лице Филарха отразился ужас.

— Ты же мог погибнуть!

— О нет. Опасность угрожала скорее ей, чем мне. Я долго думал, какую на неё наложить кару, и наконец сказал: «Слушай меня, преступница. С этого часа и дня я запрещаю тебе есть что-либо живое. Ты не коснёшься ни зайца, ни оленя, ни даже мыши. Твоей пищей будут мёд и травы. Ты будешь защищать стада от волков». В ответ она, виновато заскулив, побрела не оглядываясь, а я отправился своей дорогой.

Юноши заворожённо смотрели на учителя.

«О, будь он в тот день вместе с Милоном, — подумал Тилар, — беды можно было бы избежать».

— Да. Можно было бы, — отозвался на его мысль Пифагор. — Вы не захотели меня огорчать, а я узнал об этом ещё в Тиррении. Ведь нашего Милона чтят даже те, кого мы считаем варварами.

Реся

Первый раз после долгих лет вступив на палубу судна, Демокед был охвачен необыкновенным волнением. Словно бы подувший в лицо ветер возвратил его в юность, — её картины наплывали одна за другой. Персы не замечали его, он был пока им не нужен, ибо их не интересовали ни Финикия, ни Сирия, ни Кипр, а только берега, заселённые эллинами.

На седьмой день пути по правому борту мелькнул знакомый выгиб берега. Демокед рванулся к перилам. «Самос... — вспыхнуло в мозгу. — Мол Эвпалина. Вот и Астипалея. Но в каком она состоянии! Блеск ушёл вместе с Поликратом. Наверное, здесь будем набирать воду. Ведь это последнее из царских владений. Далее острова, принадлежащие Афинам. Вот и причал. Да! Именно здесь толпа провожающих желала Поликрату скорого возвращения. Вот Священная дорога, где я прогуливался с оправившимся после болезни Поликратом. В последний раз моим спутником был Анакреонт, и я вспоминал о своей встрече с Пифагором. Каким я был тогда глупцом, полагая, что и он болен! Но в том, что такие люди, как он, раздвигают горизонт не только знаний, но и несут бедствия, я был прав. Отец в последнем письме сообщает о ненависти кротонцев к тому, кому они в своё время вручили ключи от своих ворот и кого почитали как бога...»

В гавани стало куда меньше кораблей. Гетеры тогда были помоложе. Увидев сбегающего по сходням эллина, они бросились к нему. Накрашенные опухшие лица. «Сохранился ли подземный ход в Астипалею? — мелькнула мысль. — Персам ведь он ни к чему...»

Гелиотропий у входа на агору показывал полдень. «Наверное, простоим здесь до вечера и в это же время завтра будем в Афинах», — подумал Демокед.

На торжище толпилось не меньше людей, чем при Поликрате. Но никто не узнал Демокеда, никто не подошёл к нему, не поклонился.

«Конечно же, — с грустью думал Демокед, — новые люди... Уцелевшие от Отанова побоища расселились по другим островам».

Демокед оглянулся.

«Моя свита, — усмехнулся он, бросив взгляд на четырёх не отстававших от него персов, — или, точнее, телохранители»

Вдоль забора брела стая бродячих собак. «Вот это новое, — подумал он. — Раньше агораномы такого бы не допустили. Да и я бы настоял, чтобы истребили этих распространителей заразы. А теперь кто посмеет их тронуть. Священные твари Ахурамазды».

Неожиданно одна из собак с почти квадратной, оброс шей торчащими отдельно волосками мордой, отделившись от стаи, повизгивая, поползла к нему на брюхе. «Что ей надо?»

И вдруг Демокед не узнал, а скорее почувствовал, что это Реся, пережившая своего хозяина.

Слёзы хлынули из глаз Демокеда.

— Реся, Реся! — повторял он, и слёзы капали на облезлую шерсть. — Как он тебя любил! Что я могу для тебя сделать, Реся?!

Персы с удивлением наблюдали за этой сценой. Им было приказано докладывать Мардонию обо всех, с кем встречался или даже здоровался царский врач. Но ведь это собака... бродячая собака.

Демокед вслед за персами возвращался к молу. Реся двигалась на некотором отдалении. Когда персы стали подниматься по сходням, она тявкнула. Старец с канатом в руке оглянулся. Увидев Демокеда, глядевшего на Ресю, он спросил:

— Твоя?

— Не моя.

— А я решил, что твоя. Обычно она ни к кому не подходит и никому не даётся в руки. Обегает остров с высунутым языком. У мыса Трогилия останавливается и, обернувшись к Азии, воет, да так, что в жилах стынет кровь. Рыбаки хотели было её прикончить, да персов боятся — вдруг им станет известно.