Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
Как у Лермонтова: «Они любили друг друга так долго и нежно». Наверное. Аннета специально положила мне эту книгу под подушку и отметила именно это стихотворение. А может, она положила мне стихи этого австралийского поэта, чтобы сказать, что и в Америке тоже много простых, одиноких, стесняющихся мальчиков и девочек, запертых в коробки собственных автомобилей и измученных напряженной работой. А перед этим они росли и воспитывались на одиноких фермах и в школах, где каждый год состав класса почти полностью менялся. Учителя в Америке считают, что при этом больше сохраняется индивидуальность ученика. Или одиночество. Ведь «слой дружбы», если так можно выразиться, у американцев очень тонок. «Дружба» возникает сразу: «Хелло! Зовите меня просто Джон!»… Но если ты будешь стремиться к большему — скоро «проткнешь» этот слой с другой стороны. Я рассказал Аннете и об этом.
— Нет, Игор, это не так, — возразила она, — просто сто американцев — это сто Америк. Все мы разные…
Два свободных от работы дня — субботу и воскресенье — я провел как гость Дасти. В субботу он вдруг предложил съездить на маленький аэродром-поле… полетать. Я удивился в душе, но не подал вида. По дороге за окном автомобиля проплывали милые деревенские картины: аккуратненькие домики, пруды с огромными и такими «русскими» ивами. И небо было почти таким же, как в моей России. Почти, но не совсем. Ведь была суббота, нерабочий день, и то тут, то там в небе появлялись ярко окрашенные воздушные шары — аэростаты. О, конечно, я знал уже об этом повальном увлечении Америки. Успехи в изготовлении тонких, прочных и легких оболочек и тоже легких баллонов с горючим газом сделали революцию в воздухоплавательной индустрии страны, и теперь за три тысячи долларов каждый может купить себе яркий тюк разноцветной тончайшей пленки. Если этот тюк развернуть на лужайке около дороги, то он превратится в длинный огромный мешок с трубкой диаметром сантиметров десять. К этому тюку придается легкая квадратная, плетенная из пластика корзина, в которой могут находиться трое человек. Края корзины таковы, что из нее высовываются только плечи и головы. Когда я первый раз видел такую корзину и людей на обочине дороги, а чуть в стороне — расстеленную на земле яркую, не наполненную еще оболочку аэростата, я конечно же попросил остановиться и, подойдя поближе, увидел, что в метре над корзиной негромко шипела синим пламенем большая, похожая на примус горелка, приделанная к верхнему краю, а над ней гибкая труба шла внутрь мешка — будущего шара, который постепенно наполнялся горячим воздухом. Рядом стояли пассажиры — двое возбужденных детей лет десяти и тринадцати и, видимо, их отец. Несколько человек привязывали к оболочке и корзине соединяющие их веревки, укладывали в нее мешки с песком, чтобы сбрасывать его для быстрого подъема.
Чувство радости и веселья, помню, охватило и меня, когда я первый раз увидел все это. А потом… даже голова заболела: «Ну почему, почему мы, великий народ, лишены всего этого? У нас нет и никогда, наверное, не будет таких аэростатов. А если и привезет кто-нибудь — окажется, что на нем запрещено будет летать без разрешения специальных учреждений. Да и как летать „семейным порядком“, если у нас до сих пор запрещено даже фотографировать с самолета, а значит, и с аэростата, хотя нашу землю снимают непрерывно с американских спутников, да так, что на фотографии можно увидеть чуть ли не знаки различия на погонах военного. Ведь невозможно же проверить — взял ли ты с собой фотоаппарат в такой полет. А раз невозможно проверить, значит, наверняка не разрешат летать самостоятельно. То же самое с копировальными машинами, с портативным радио, известным во всем мире „Воки-токи“, с помощью которого переговариваются аэронавты с друзьями на земле. Весь мир, все люди во всех странах пользуются свободно таким радио, а у нас — только милиция и спецслужбы. Почему? Предлоги самые разные: преступники могут использовать такое радио, милиции оно мешает… Все правильно, но ведь и в других странах мешает и пользуются этими благами не только хорошие люди. Но зато для всех остальных какая польза, удобство какое!..» Я потряс головой: забудь, не думай, не сравнивай, иначе сойдешь с ума.
И я уже успокоенный, просветленный слушал рассказ Дасти о том, как он ушел в отставку, рассчитывая, что вся Америка будет звать его к себе на работу. Но этого не случилось. И прежде чем он стал ленд-меном в нефтяной компании, то есть человеком, чья работа заключается в оформлении документов на право бурения нефти, Дасти был сначала несколько лет плотником, точнее, помощником плотника, который строил дома. Потом он стал сейл-меном — бродячим торговцем, коммивояжером, ездил по маленьким вроде этой дорогам, заходил к фермерам и предлагал им купить масло для смазки машин и моторов. Платили ему лишь проценты, комиссионные с проданного. Но, по-видимому, Дасти был не очень хороший сейл-мен.
— Но зато я обрел очень много хороших друзей, — смеялся Дасти. — Все приглашали в гости, угощали, но почти никто не покупал масло. Заработка хватало только на бензин и кочевую жизнь. В доме ничего не оставалось.
Знание жизни фермеров ему очень помогло, когда он поступил в нефтяную компанию. Оказывается, что перед каждым бурением компании проводят огромную работу, чтобы выяснить, кому точно принадлежат земля и недра в месте, где будет нефтяная вышка. Да-да, именно отдельно: «земля» — в смысле «поверхность» и «недра» — в смысле «под землей». Оказывается, что в США не только «земля», но и «под землей» часто принадлежат разным лицам. При образовании США «землю» раздавали вместе с «недрами» под ней, а потом вышел закон о том, что хозяин мог продать «недра», оставив себе «землю», или наоборот. При этом дело осложнялось: как владельцу «недр» добраться к своим богатствам, не повредив «землю»? И появился еще закон, по которому владелец недр при проникновении в «недра» должен был платить хозяину за использование «земли». Дасти занимался выяснением того, кому юридически, а не де-факто принадлежат «недра», а кому «поверхность», чтобы нефтяная компания могла перед бурением заключить соответствующие договора с реальными, юридическими владельцами. Это надо было знать абсолютно точно, потому что, если при бурении обнаруживалась нефть, цена земли и недр подскакивала в десятки раз. И если при этом договор был заключен не с тем, кто реально, юридически является хозяином, а с кем-то другим, которого нефтяная компания ошибочно приняла за хозяина, то реальный хозяин мог потребовать с нефтяной компании огромные деньги в возмещение ущерба. А документов на некоторые участки, где собирались производить работы, не было или они хранились у каких-нибудь наследников в других городах. Поэтому нужно было все делать без ошибок.
Вот так, беседуя, мы добрались до маленького аэродромчика. У ангара стояли странные, окрашенные во все цвета радуги самолетики. Некоторые из них напоминали ракетопланы из книг по научной фантастике, другие — первые воздухоплавательные аппараты братьев Райт и Можайского.
К сожалению, хозяина двухместного самолета, на котором мы собирались отправиться в путешествие, не оказалось на поле, а лететь самостоятельно, без инструктора нам не разрешили. Хотя мы были готовы. Ведь посадочная скорость этого самолетика всего двадцать пять километров в час — скорость велосипеда, и он требует для взлета и посадки всего двадцать метров. И его нельзя даже силой вогнать в штопор. Этим он напоминает наш старинный, любимый мной По-2, на котором я когда-то летал. Но главным его преимуществом для меня было то, что для полетов на нем не требовалось никаких прав, дипломов. Прослушай инструктаж, слетай с инструктором, заплати деньги и лети. Молодой малый, который возился около ангара, оказался хозяином такого же самолетика, и мы попросили его показать, как летает эта машина. Он с удовольствием показал нам это. На малой высоте он тянул ручку на себя, и машина почти останавливалась, но не падала на крыло, а мягко опускалась в пике и потом быстро набирала скорость.
Но потом наше внимание отвлек странный летательный аппарат, который на большой скорости вдруг проехал мимо нас и остановился у ангара. Из самолета вылез худой человек без шлема, без парашюта, в ковбойке и стареньких брючках, подпоясанных тоненьким ремешком. Самолетик не имел того, что мы называем хвостом, зато у него было две пары совершенно одинаковых крыльев, одна — впереди, другая — сзади. Человек подошел к хвосту самолета, легко его поднял, взвалил на плечо и поволок в ангар. Мы подошли ближе. Дасти заговорил со странным летчиком странного самолета, который был явно похож на самоделку. Оказалось, что так оно и есть — это самоделка. Мы узнали, что хозяин — строитель и летчик — делает самолеты сам и летает на них уже много лет, что он купил за 200 долларов чертежи и подробную документацию у какой-то фирмы, которая занимается разработкой и созданием подобных самолетов.
— Я жил в Англии, но переехал в Америку именно из-за этого… — рассказывал он. — В Англии мне не разрешили бы летать на таком самолете, который еще не испытан официально. А здесь надо только сделать в кабине яркую надпись «экспериментальный», чтобы, если кто случайно сядет в эту машину — знал, что она «дикая». И все. Остальные бумаги — формальность. Ах, какие машины мы тут строим. Авиационная индустрия, связанная официальными рамками безопасности и сложной процедурой испытания каждой машины, далеко отстала от нас. Пойдемте, я покажу… — И он повел нас в ангар, где стояли и лежали какие-то странные сооружения, каждое из которых, по утверждению летчика, могло летать и летало хорошо. Мое внимание привлекли несколько почти одинаковых конструкций. Только посмотрев в кабину, можно было догадаться, что уткнулись они в землю носами, а не хвостами.
— А где же тогда переднее колесо? — спросил я неуверенно.
— Мы его убрали, — сказал летчик. — Машина такая легкая, что с передним колесом поднимает от ветра нос, опрокидывается и ломает винт…
На следующий день, в воскресенье, Дасти возил меня в горы, в главный город «золотой лихорадки» середины прошлого века — Централ-сити. Маленький городок «типа 1860 года», с надписями при входе в бары: «Все огнестрельное оружие должно быть сдано на хранение бармену». Но тронуло больше всего старинное кладбище: ряды небольших старых замшелых плит с выщерблинами и такими надписями: «Анджела, жена Френка Эберхарта, умерла 19 апреля 1895 года. Дожила до 26 лет. Ушла слишком скоро». Или: «Питер О'Келли. Убит 24 апреля 1882 г. Дожил до 57 лет. Уроженец Корнелла, Англия». Или: «Сын Д. Д. и Марии Хани. Декабрь 1907 г. — февраль 1909. Ушел, но не забыт». Расположено кладбище как-то до жалости одиноко. Представьте себе неширокую долину, мягко поднимающуюся со всех сторон безлесными холмами, а за ними — еще холмами. Со всех сторон — скалистые горы, а еще дальше там и сям блестит снег, холодные вершины в голубом небе, кристально чистый холодный воздух трех тысяч метров над уровнем моря. Нечастые ряды покосившихся, когда-то белых плит расположены на безлесном кусочке одного из холмов, окруженного оградой из колючей проволоки, натянутой на высоких, почти в два метра, столбах старинной какой-то формы. Столбы, наверное, потому такие высокие, что на них прибиты скворечники, а значит, в них живут или, вернее, жили птицы. Сейчас они, наверное, уже вывели птенцов и улетели. Дасти сказал, что в скворечниках жили «голубые птицы». Что это такое — не знаю, знаю только, что это не синицы и не скворцы. Скворечников много. На каждом столбе.
В разных местах кладбища растет несколько деревьев под названием «аспен», что значит «осина». Но здешние осины похожи на наши только листьями. Ствол у них очень толстый, не по росту, и какой-то бочкообразный, быстро утоньшается кверху и чем-то похож на ствол молодого баобаба из учебника географии, а кора светлая-светлая, почти кремового с зеленым оттенком цвета…
После поездки по местам «золотой лихорадки» поехали в загородный дом в горах, который купил и теперь не может перепродать двадцативосьмилетний племянник Дасти. В этом доме я и останусь с Дасти до отъезда. На работу буду ездить сам, так как Курт, проверив мои права штата Нью-Гемпшир, которые еще действительны, и поездив со мной немного в качестве пассажира, отдал мне в пользование свою старенькую маленькую машину. Сам он эти дни будет ездить на машине своей жены. Дом племянника Дасти, да и сама дорога туда меня удивили. Сначала надпись на указателе у дороги, рядом со стрелкой: «Эльдорадо». Неужели это то самое Эльдорадо, которое с детства ассоциируется со страной золота?