Пикник на Аппалачской тропе
Шрифт:
— Эх, — говорит Толик. — Чем бы еще хотел заняться — это научиться печь русский ржаной хлеб. Кстати, мой дед был пекарем. Вот я все говорю, а не решаюсь. А кто-то решится и всего себя вложит в это дело. И разбогатеет. Только так можно разбогатеть. И все потом будут говорить — повезло человеку, нашел жилу. Я ведь знаю и сейчас, что это жила. А так трудно решиться быть первым!..
Я спросил ребят, правда ли, что здесь сейчас нет преступности. Они засмеялись:
— Американских преступников здесь уже нет, их вывели. Но появилась своя, одесская, самостийная мафия. Ходят с наганами, в папахах, в овчинных безрукавках-кожухах, по ночам играют в карты. На днях кто-то нарушил правила. Тот, кого обидели, молча вынул пистолет. «Да тебе слабо стрельнуть! Кишка тонка! Подумаешь — ковбой нашелся!» — смеялся над обиженным тот, кто нарушил правило. А обиженный нажал курок — и все шесть пуль попали в цель. Вот такие здесь порядочки. Вот такие здесь евреи.
Питер и Анастасия уехали раньше, а я задержался с ребятами, они показали мне еще одну улицу, на которой, как они говорят, сплошь русская речь. Это «Ошеан парквей», что-то вроде «Океанский бульвар», — улица, отходящая под прямым углом от Авеню Прибоя в сторону Манхеттена. Чем-то она напоминает нам русские улицы. Зеленью, что ли? Скамейками вдоль бульвара?
Вот и тянутся старики эмигранты. Сидят на скамейках, режутся в домино. Мечтают о России, которую они оставили непонятно зачем. Вообще тема «непонятно, зачем приехали» здесь обычная. Когда мы уже погуляли по Океан парквей, пришла пора мне ехать домой, то есть в свою комнатку в обсерватории Ламонт. Маша с Толиком пошли меня проводить до метро. Мы опять попали на грязную улицу, полную собак и сидящих прямо на асфальте у углов домов стариков. В середине улицы, над проезжей частью, шла эстакада для поездов. Сначала мы поднимались по железной лестнице, типа тех, что сделаны у нас для переходов над железнодорожными путями. Потом попали в странную комнату, которая чем-то напомнила мне вдруг клетку зоопарка для больших зверей, хищников. Представьте большое с низким потолком помещение, стены которого обиты вертикальными деревянными планками, отполированными и ободранными о спины каких-то животных. Помещение было перегорожено решеткой из толстых вертикальных стальных прутьев, которая вполне годилась бы для клетки львов или тигров. С одной стороны «клетка» кончалась странными сооружениями: основой каждого из сооружений было толстейшее, вертикально поставленное бревно, вращающееся на вертикальных осях, как жернов, а в бревно воткнуты толстые и редкие ряды деревянных зубьев, тоже с ободранной краской. По высоте каждый ряд имел только четыре зуба. Когда бревно вращалось, то с одной стороны можно было стать между рядами зубьев и пройти через решетку. Зато с другой стороны пройти было нельзя: между зубьями подвижного бревна устрашающе торчали длинные, такие же толстые, но неподвижные зубья, загораживая дорогу. Где-то у оси вращающегося бревна имелся, по-видимому, храповик, поэтому бревно могло вращаться лишь в одну сторону. В помещении имелось несколько таких бревен-калиток. В середине помещения-клетки была еще одна маленькая клетка из таких же толстейших прутьев. В ней сидел человек и продавал билеты. Собственно, билетов не было, за 75 центов тебе давали бронзовый жетон под названием «токен» размером в двадцатикопеечную монету. Все совали токены в щели странного сооружения, упирались руками в деревянные зубья, бревно поворачивалось на четверть оборота, и человек проходил внутрь. Перрон напоминал перрон наших пригородных электричек: асфальтовый пол, легкий навес-крыша, несколько тяжелых садовых скамеек. Это метро работает круглые сутки, существует несколько десятков разных маршрутов, названных цифрами: 1, 2… до семи, и буквами: «А», «АА», «В», «С», «СС», «Д»… И кроме этого существует еще по крайней мере два десятка пересадок, так что без карты сабвея новичку ориентироваться трудно.
Но вот со страшным грохотом подошел поезд. Вагоны — светлые, почти блестящие. Поверхность их напоминала только что очищенную от краски или ржавчины, но еще не закрашенную, со следами царапин от наждака, железную или алюминиевую поверхность. Но несмотря на то что эта поверхность была еще свежая, светлая, она уже была вся покрыта надписями. Надписи были сделаны разным цветом. Одно было общее — толщина линий. Линии были толщиной сантиметров пять, с расплывчатыми краями, сделанные, по-видимому, из баллончиков, распыляющих краску под давлением. Эти разноцветные надписи были закрашены черной краской, а поверх снова кто-то что-то написал… Чувствуется, шла борьба между теми, кто писал, и железнодорожниками. И побеждали, пожалуй, не железнодорожники.
Вагон был полон, но не очень, и чувствовалось, что никто не подвинется, чтобы посадить еще одного. Я спросил об этом, и Маша с возмущением стала рассказывать о том, что в нью-йоркском метро не принято уступать место старикам или даже беременным женщинам. Однажды она даже сделала кому-то замечание, и весь вагон был против нее. И еще надо стараться не дотрагиваться ни до кого, даже в толкучке. Американцы не выносят этого.
— Нет-нет! Вы мне не мешаете. Я ведь не американка! — раздался вдруг рядом чисто московский женский голос, и средних лет невысокая женщина в дешевой синей нейлоновой спортивной курточке, что стояла к нам спиной, вдруг повернулась и посмотрела на нас с усталой улыбкой. Мы разговорились и узнали еще одну невеселую эмигрантскую историю.
Они жили сначала в городке Вулрич севернее Бостона. Но работы не было. Трудности, стрессы. Семья распалась. И вот она с сыном переехала в Бруклин. Старый приятель по Менделеевке — она закончила Химико-технологический институт в Москве — пригласил ее помогать ему в химических исследованиях в небольшой фирме.
— Сейчас мы с ним вдвоем тянем всю работу, а платят немного. И вообще непонятно, зачем мы все сюда приехали. Стали приобретать продукты без очереди, а потеряли жизнь. Да, да, жизнь… Так думают девяносто процентов тех, кто приехал, хотя и не говорят об этом! — горячилась женщина в мальчишеской курточке.
Чувствовалось, что ее разговор не понравился Маше и Толику.
— Ну почему же, конечно, есть трудности, но нельзя же так! — начала было Маша мягко, но я видел, что щеки ее пылали не только от румян.
Я навострил уши, но тут произошло неожиданное:
— Игорь Алексеевич, это уже ваша остановка, вам на пересадку здесь…
И я как дурак вышел из вагона, и двери захлопнулись. Чувствовалось, что все были удивлены таким концом. Мы растерянно помахали друг другу, и поезд ушел. Я даже не узнал, как звать ту женщину…
Фрагмент второй.
— Не ходи слишком свободно по Сорок второй улице, — говорили мне. — Но пройтись по ней хоть раз должен каждый взрослый…
Представьте себе в самом центре города улицу, на которой почти над каждым домом весь день сияют рекламы представлений и картин с пометками: «Сверхгорячее представление», в пьесе «три креста» (один крест — значит «только для взрослых»). «Наши голые девочки — лучшие в городе…» и так далее. Ниже, под объявлениями, все стены этих «театров» покрыты цветными фотографиями голых мужчин и женщин, которые открыто, иногда глядя в объектив, делают друг с другом все, что только возможно себе представить в сексуальных отношениях мужчины и женщины или группы мужчин и женщин. Первый раз я даже стеснялся идти по этой улице, стеснялся людей, которые в одно и то же время видели то же, что и я. А ходить по этой улице мне пришлось часто. Ведь на этой улице, как раз рядом со всеми этими заведениями, помещалась главная автобусная станция города: конечная станция (бас терминал) автобусов — «Порт Авторити», а мне, чтобы ехать в свой Ламонт из города, надо было садиться на этой станции или брать такси тоже отсюда. Именно здесь я сложил в камеру хранения вещи. Сорок вторая улица между «Станцией Порт Авторити» и «Таймс сквером», где она пересеклась с Бродвеем, всегда полна самого разного народу, начиная от накурившихся наркоманов, явных проституток, которые спешили к тебе, если ты вдруг случайно встретился с ними глазами. И в то же время между этими «злачными местами» помещались магазины дорогих фотоаппаратов, электроники, вычислительной техники. В самом конце ее со стороны «Порт Авторити бас терминал» почти всегда стояли два-три негра в пиджаках и галстуках и что-то надрывно кричали. Сначала я думал, что они зазывают в «те места». Но оказалось наоборот:
— Гомосексуализма становится все больше! Лесбиянства становится все больше! Проституция все растет! Ничего не остановит их роста, кроме Христоса, Мохаммеда или Будды. Будьте религиозными! Порвите со своими грехами! — водили негры на улице, залепленной порнографией.
Большинство людей, правда, шло мимо, не обращая внимания ни на проституток, ни на картинки, ни на кричащих негров. Вот что мне рассказал о посещении одного из таких заведений шофер-таксист Миша, русский эмигрант «третьей волны». Он вез меня в аэропорт, откуда мне надо было улетать.
— Однажды, — рассказывал он, — я кончил работать рано и решил пройти по этой улице через все… Жена ушла от меня, а американские девочки не общаются с нами, то есть общаются, но держат дистанцию. И у меня стало накапливаться какое-то неудовлетворение. Комплекс неполноценности, что ли? Вот я и решил попробовать снять его здесь. Да и природа стала требовать своего. Полгода был один. И вот подхожу к открытой двери с объявлением: «Живое представление — три креста», то есть самое-самое. Надпись: «Три доллара». Заплатил в кассу.
— Поднимайтесь на второй этаж, — сказал кассир.
Узкая, хотя и освещенная лестница. Никого нет. Дошел до второго этажа — дверь. Закрыта. Набрал воздуха. Открыл дверь, ожидая увидеть темный зрительный зал, и попал… в комнату, полную девиц в купальниках и трусиках, в странных, из редкой сетки, черных чулках. Все смотрели на него, он тоже оторопел. Но уже кто-то взял его под локти с обеих сторон. Мягко, но упорно потянул вперед:
— Хорошо, что ты пришел к нам. Ты будешь иметь время со мной и моей подружкой. Меня зовут Даун, а мою подружку — Черри. Скажи, мы тебе нравимся? — мягко, вкрадчиво-нежно, но как-то со стороны, как-то по-медицински, как с больным, которого надо утешить, разговаривали они со мной. Ласково глядели большими коричневыми глазами. Кожа девушек была того же цвета, что и глаза.