Пилигрим. Реформатор
Шрифт:
Пока огнеметчики возвращались за стену воинов, а вышедшие из строя занимали свои места, из задних рядов ударили арбалеты десятка поддержки. Короткие росчерки болтов скрылись в стене огня и черного едкого дыма.
Некоторые кочевники с ошалелым видом перепрыгивали через эту стену огня. Но только для того, чтобы тут же пасть от копий своих врагов. Кому-то удавалось отбивать первые выпады пограничников перед ними, но атаковать уже не получалось. Так как они неизменно падали под ударами справа.
Разумеется, не обошлось без обстрела со стороны
Кочевники попытались ударить во фланг, чтобы опрокинуть продолжающую стоять на берегу пехоту. Но и тут потерпели неудачу, так как, помимо всего, прочего еще и подставились под картечь. В конце концов они, похоже, сообразили, что их сила не в пешем бою, а в конном, и отхлынули обратно за все еще непроглядную завесу.
Наконец огонь практически прогорел, а пригревающее солнце сделало свое дело. Под его лучами дымка тумана начала расползаться, улучшая обзор. Пушкари внесли поправки в прицелы и теперь били по скапливающимся всадникам, готовящимся ударить по внезапно появившемуся врагу.
Раздался сигнал боевой трубы полковника Арсения. Вторя ей, пропели трубы сотников. Зазвучали команды полусотников. И строй пехоты монолитной стеной двинулся вперед, наваливаясь на стойбище неумолимым катком.
Проходя мимо все еще корчащегося обожженного воина, Андрей коротко ткнул его копьем, избавляя от мучений. Подобно ему действовали и другие. Милосердие? Ну, может, можно это назвать и так. Только пришли они сюда вовсе не с добром, а совсем даже наоборот.
– Разбиться на десятки! Арбалетчики, зачистка! Вперед не вырываться! Пошли!
Зазвучали команды полусотников. Вторя им, начали отдавать команды десятники. Пехота рассыпалась на группы и, держась довольно плотно, двинулась между юрт и кибиток. Внутрь не заглядывали, лишь неизменно добивали каждого оказавшегося на их пути, не делая никаких исключений.
Жилищами занимались арбалетчики. И нередко оттуда звучали умоляющие женские и даже детские крики. Уничтожался каждый способный держать в руках оружие, дабы никто не ударил в спину. Жестокая арифметика войны. Радовало только одно, – случалось это все же не так часто. Основная часть жителей ушла за пределы стойбища, спасаясь от массированного обстрела.
– Чего замер! – одернул десятник одного из ополченцев, остановившегося над убитым ребенком.
– Варежку закрой! – одергивает другой такого же слабонервного.
– Вперед! – понукает третий.
– Обходи кибитки, они не твоя забота! – командует четвертый…
Знал ли Михаил о том, что творится в стойбище? Да, знал. И ему было тошно от этого осознания. Но половцы так же брали на меч поселения, и там так же гибли мирные люди. Как аукнется, так и откликнется. Вот и весь сказ.
Он наблюдал за происходящим со стороны, вооружившись подзорной трубой и стараясь держаться отстраненно. Так, словно наблюдает все это в кино.
Артиллеристы продолжали собирать обильный кровавый урожай, засыпая мало-мальское скопление противника, били как дивизионом, так и побатарейно. И пока половцы не отдалились от стойбища, спасения от их обстрела не было. Наконец кочевники перегруппировались и пошли в атаку.
Арсений вовремя сориентировался и подал сигнал. Полк тут же начал сбивать плотный строй посредине стойбища. Ополченцы выстраивались в каре, ощетинившись копьями и готовясь драться в полном окружении.
Подали сигнал артиллеристам, и те внесли необходимые поправки в прицел. После чего встретили лаву на подходе. Причем получилось удачно. Всадники шли достаточно плотно, а пушкари успели наработать хорошие навыки обращения со своими грохочущими игрушками. Так что, успев дать два залпа, они ссадили несколько десятков воинов. Под кем-то просто убило лошадь, кого-то ранило, а кому-то не повезло основательно.
– Ну что, Гаврила, пора, – сложив подзорную трубу, решительно произнес Михаил.
– Пожалуй, воевода.
Пехота билась посреди лагеря, прикрываясь щитами, огрызаясь арбалетными болтами и поливая особо ретивых всадников жидким огнем. Кавалерия Михаила, обойдя холм, вышла прямо к скопившимся семьям сражающихся кочевников. Кто-то попытался оказать им сопротивление. Но это было настолько несерьезно и разрозненно, что не стоило брать в расчет. Несколько минут – и люди оказались сбиты в кучу и окружены вражеской кавалерией.
Вскоре весть о случившемся достигла сражающихся. Так и не управившиеся с пехотой половцы бросились к своим семьям. Правда, от атаки все же воздержались. Русичи уже показали, насколько они могут быть безжалостными. И проверять, поднимется ли у них рука на беззащитных, желания не было категорически.
– Воины, если хотите, чтобы ваши семьи остались невредимыми, сложите оружие и слезайте с коней! Боняккан, выйди и встань передо мной! – выехав вперед и вооружившись рупором, распорядился Михаил.
На какое-то время среди кочевников воцарилась нерешительность. Но тут вперед выехал невысокий крепыш в полном воинском облачении. Ламеллярный доспех выделки пограничных мастеров, между прочим. Приблизившись к Михаилу, он ожег его ненавидящим взглядом, глянул за его спину. Кому-то там кивнул и спешился, бросив свое оружие в траву.
Сначала один, потом другой, по двое, по трое и целыми десятками воины спешивались и роняли оружие. После чего, подчиняясь приказам приблизившихся к ним воинов особой сотни, отходили в сторону. Где их брали под охрану. Сражение проиграно. И им остается лишь смиренно ожидать своей участи.
– Чего ты хочешь, русич? – дерзко спросил Боняк.
Понимает, что жизнь его висит на истончившемся волоске. Но ни во взгляде, ни в голосе нет и толики страха. Единственно, что чувствуется, это тревога за близких, которые вместе с остальными сейчас являются заложниками.