Пилигрим
Шрифт:
— Эмма!
— Нет, Карл Густав. Нет. Иди своей дорогой. А мы проживем и без тебя.
Эмма ветала и вышла из комнаты.
Юнг снова упал на подушки.
Без пятнадцати восемь. Пение птиц. Сияние сквозь шторы.
Новый день. Новая жизнь. Но та ли это жизнь, о которой он мечтал?
Юнг явился В палату 306 ровно в десять yтpa, как и обещал.
— И как мы себя чувствуем сегoдня? — спросил он.
— Прошу вac, — сказал Пилигрим. — Не называйте меня «мы»!
— Это просто речевой оборот, — улыбнулсяЮнг.
— Возможно, — раздраженно откликнулся. Пилигрим. — Но я — не речевой оборот. Меня зовут Пилигрим.
— Извините.
— Хватит того, что Кесслер вечно талдычит: «мы» да «нас». Меня от этого тошнит… Но вы! Кесслсра можно извинить, поскольку он глуп. Чего не скажешь о вас.
— Я больше не буду.
— Я поверю вам, когда вы назовете меня по имени.
— Мистер Пилигрим! — сказал Юнг и коротко кивнул.
Они оба стояли.
— Не желаете присесть? — спросил Пилигрим, садясь в кресло.
На нем был темный костюм, не черный и не синий, а нечто среднее, из переплетенных черных и синих нитей. На шее — желтый галстук. Из нагрудного кармана торчал краешек точно такого же желтого носового платка, похожего на цветок манго. Пилигрим обожал демонстрировать свое пренебрежение хорошим вкусом, неизменно оставаясь при этом безупречным. «Искусство подать себя, — сказал он как-то Сибил — заключается в том, чтобы вызвать у людей шок, который постепенно переходит в привычку. Они никогда не смогут понастоящему смириться с моими галстуками, но в то же время не сыщут портного, способного сравниться с моим. Главное — одеваться так, чтобы тебя запомнили».
Юнг в твидовом костюме и белом халате казался на фоне Пилигрима тусклым до безобразия. А поскольку он не выспался, лицо у него было серое и усталое. Однако он попытался собраться с духом и хотя бы сделать вид, что готов к очередному сеансу.
— Кесслер сказал, что вам подарили голубей.
— Верно.
— Могу я спросить — кто?
— Фаулер.
— Боюсь, я не знаю этого слова. Фаулер?
— «Фаулер» по-английски значит птицелов. Человек, который ловит, содержит и продает птиц.
— Ясно. Значит, своего имени он не назвал?
— Верно. Просто птицелов.
— Вы можете объяснить, почему он прислал вам голубей?
— Нет. Возможно, он узнал о моей беде.
— Что вы имеете в виду?
— То, что я узник. В конце концов, птицы, даже в клетке, это символ свободы.
— Как вы думаете, мистер Пилигрим, откуда неизвестный птицелов прознал о вашей беде?
— Это же очевидно. Я выключен из жизни.
— Значит, по-вашему, здесь жить нельзя?
— А по-вашему; можно?
— Конечно. Я провожу тутбольше половины своей жизни.
— А вторую половину где?
— Дома.
— Мне кажется, вы хотели сказать «на воле», доктор. Вы проводите здесь половину жизни — но не забывайте, что я-то сижу туг все время!
— И, естественно, вам это не по душе.
— Я даже отвечать не буду.
— Почему вы называете себя узником?
— Разве я могу уйти отсюда в любой момент?
— Когда поправитесь — несомненно.
— А когда я поправлюсь? Когда я так решу — или вы?
— Я, конечно. Иначе и быть не может. Мне сейчас куда легче судить о вашем душевном здоровье, чем вам.
— Что такое «душевное здоровье», черт побери? Звучит как название болезни.
— Возможно, — рассмеялся Юнг. — Для некоторых людей это действительно болезнь.
— Для кого, например?
— Для тех, кто живет предельно скучно из-за отсутствия воображения.
— И дальше что?
— Дальше? — переспросил Юнг.
— Говоря о «душевном здоровье», с кем вы собираетесь меня сравнивать? С теми, кто живет предельно скучно? Надеюсь, что нет.
— Я буду сравнивать вас с тем потенциалом, который вы могли бы реализовать.
— У меня нет такого потенциала, и он меня совершенно не волнует. Разве что в одном аспекте. Я был бы счастлив, если бы мог умереть.
— В таком случае, вы нездоровы.
Пилигрим отвел взгляд.
— Вам это никогда не надоедает, доктор? — спросил он. — Вы никогда не устаете?
— Бывают моменты, конечно.
— А у меня не бывает моментов! Это постоянное состояние. Я всеми силами пытался доказать вам, что жил вечно, но вы не верите мне. Не хотите верить. Знаете, это очень утомляет…
Юнг встал и подошел к окну.
— Почему, имея столь разнообразные таланты и такой потенциал для достижения истинного величия, вы не хотите жить?
— Нет у меня никакого потенциала.
— Есть. Сами знаете.
— Когда-то, возможно, был. Но не теперь. У меня его нет, и мне все равно. Я хочу только смерти.
— Вы говорите, что жили вечно?
— Да.
— Как вы можете в это верить?
— Вера тутни при чем. Я просто знаю.
— Тогда объясните мне одну вещь. — Юнг вздохнул и повернулся к Пилигриму спиной. — Если ваше бессмертие заключается в том, что вы прожили много жизней — как вы утверждали на предыдущих сеансах, — откуда вам знать, что, покончив с этой жизнью, вы прервете череду остальных? А может, вы просто родитесь заново в другом обличье? Или вам хочется свести счеты именно с вашей теперешней жизнью?
Пилигрим молча уставился на свои руки.
— Когда-то я только надеялся, — наконец промолвил он. — Надеялся и молился, чтобы очередная смерть стала окончательной. Абсолютной. Но теперь у меня появилось нечто большее, чем надежда. У меня есть основание верить в возможность настоящего конца.
— Какое основание?
Пилигрим посмотрел на Юнга.
— Я уверен, что вы не отдали бы мне письмо Сибил, если бы не прочли его сами. Следовательно, вы знаете, что ее призвали.
— Призвали?