Пилигрим
Шрифт:
Странник не произнес ни слова и вообще не произвел ни единого телодвижения, и лишь по вращающимся белкам его глаз заключили мы, что наше появление не осталось без его внимания. Принуждены были и все мы остановиться на площади, ведь верблюжий вожак стоял рядом с проводником и, судя по всему, с места двигаться не собирался. Необыкновенным выглядело зрелище нашего каравана, стоявшего на площади смирно, без обычной в таких вещах ругани погонщиков, криков ослов и горготания верблюдов, не желавших укладываться на брюхо, дабы их развьючили. И так простояли мы почти в полном молчании несколько времени, но сколько именно, сказать затрудняюсь, поелику не сообразил я вынуть из переметной сумы гномон и по нему солнечное движение засекать с наипачей из прочих способов точностью. Однако вряд ли долго, ведь никто из нас, под палящим солнцем находящихся, сознания от перегрева не утратил и на камень не свалился, что неминуемо содеялось бы в ином случае.
И вот вздрогнул наш проводник Абу, и вскрикнул он, и неожиданно заплакал, и слезы проистекли из глаз его по обожженному солнцем пустыни лицу, что было непривычно для всех нас весьма. Не принято у народов пустыни, солнцем и ветрами иссушаемых, драгоценную влагу слезами проливать, поскольку взять ее неоткуда и дороже она золота, каменьев, рабов и скота совокупно. Закрыл Абу лицо свое полою одежд своих и пал на камень. А от всех от прочих отошел столбняк, ранее без исключения поразивший и человека, и животное, и стало можным уйти от солнца в тень стен, что все из нас немедленно и совершили. А там верблюды и ослы, как и ранее, обрели голос и стали опорожняться с непосредственностью, животным присущей, ибо безгрешны
Несмотря на совершенно исключительные обстоятельства и все случившееся с нами, время текло своим чередом, как текут реки, остановить которые не под силу слабым рукам человеческим, и в положенное время наступила ночь, и занятия, дозволенные днем, сменили обязанности вечерние, а там темнота уравняла всех в единстве сновидений, кроме, конечно, часовых стражников да сторожевых псов, которые спят, когда придется, и большей частью в то время, когда прочие люди заняты своими обычными делами. Достойна сожаления доля того, кто вынужден жить не так, как способны жить прочие люди, не по своим собственным побуждениям, а единственно подчиняясь воле, извне приходящей!
2
Ночь наша в оазисе Данданкан прошла спокойно, если не считать обычных в путешествии стонов дремлющих верблюдов, лягания ослов у коновязи, храпа утомившихся за длинный тяжелый жаркий дневной переход по пустыне караванщиков. Обычной была и эта ночь, хотя холодный свет звезды Мицар отражался не только в глазах смотрящего на нее, но и в глади водоема, поблизости от которого расположился спящий караван. Никто не побеспокоил нашего сна, никого из обитателей оазиса, кроме странника, мы так и не увидели в тот памятный день. А странник незаметно исчез, и никто из наших людей и не увидел, куда и когда он скрылся. О его действительном существовании свидетельствовали лишь сторожевые собаки старинной пустынной породы, название которой ныне забыто за древностью лет, охранявшие караван в том путешествии. Они беспокойно обнюхивали место, где пребывал странник, скребли когтями камень, которым была вымощена площадь, и тревожно поглядывали вверх, на стену не то дома, не то дворика, из чего псовый вожатый заключил, что странник неким способом переместился через стену, но природа этого способа и как именно странник смог его употребить для своего трюка незаметно для наблюдателей, так и остались неизвестными.
Ничем не обеспокоил нашего ночного отдыха и проводник, пострадавший по неизвестной нам до поры причине. Он неподвижно лежал, укрытый с головой стеганым халатом - его походным одеянием, и лишь мягкие сапоги выглядывали из-под него. Не берусь утверждать, но мне показалось, что проводник ни разу не пошевелился на протяжении длинной аравийской ночи, не слыхал я также его дыхания, будто лежал не живой Абу, а мертвое его тело, расставшееся с бессмертной душою и ожидающее неизбежного перехода в тлен. Но собаки не беспокоились, чего они не преминули бы, когда б имелся меж нами покойный, хотя и новопреставленный, а поелику собаки, в отличие от изворотливого человека, лгать и притворяться не способны по природе своей, наделившей их звериной силой, яростной злостью и устроившей естество их наивно-простодушным для уравновешивания прочих иных качеств. Никто из нас, включая самых темных и суеверных андализейцев, не ведающих даже о наличии причины и следствия в каждом проявлении человеческой воли или природной стихии, не подумали обеспокоиться судьбою бедного проводника, возложив все на волю провидения и счастливой доли пострадавшего, если таковая у него наличествовала, а ежели нет, помочь ему все равно нечем было. Позже, когда прояснилась причина Абусирова уныния и объявились причины столь страшного угнетения его духа, открылось нам, что ничего не дано было нам ни исцеляющей мудростью величайшего Ибн-Сины, ни силами могущественнейших талисманов, ни шаманскими заговорами, зашитыми по обычаю в обшлаги штанов и в подошвы сапог, ни советами ученейших мюридов, для облегчения его боли и смятения, ибо боль души врачует лишь время одно, да и оно не всемогуще и часто лишь облегчает без излечения, а прочие средства, из которых самое сильное - курдистанский черный опий в виде сиккатива регулярно употребляемый, давая временное забвение истомленной душе навсегда погубляет телесную оболочку страждущего и приводит к концу печальному и неизбежному, как неизбежна смена весны летом, а осени - зимою.
Люди караванные спали, как и положено в пустыне на биваке в неизвестном, хотя до времени благоприятствовавшем нам, месте, то есть: не снимая сапог, не расстегивая халатов, дозволялось лишь снять тюбетейки и покрыть ими лица, чтобы ночные кровососы не нападали на усталых путников, да распустить несколько пояса, однако снимать их и в сторону откладывать уже возбранялось, так как при неожиданном нападении человек со сна склонен запутаться в собственных одеждах и стать легкой добычею налетчиков. Кинжалы было велено из ножен вынуть и под правой рукой держать на случай надобности, а которые левшами уродились, каковых в караване насчитывалось не менее шести персон, тем велели положить клинок под левую руку, а паче случится налет, так под ногами не болтаться, ибо известно, леворукие на ступень ближе к нечистому, нежели все прочие, поскольку левая рука от дьявола, и хорошо весьма, если при рождении такого ребенка его темная половина оказывалась слабой, каким-нибудь мелким дэвом руководствуемой, который способен разве что не ко времени глаза песком запорошить, а не самим Дэв-багатуром, потому что тогда рождались самые злодейские злодеи отвратительного нрава и безо всякого чинопочитания, для которых употребить кости родного отца на мундштуки для кальяна - прегрешение из наиневиннейших. Мой же узорчатый дамасский клинок, украшенный насеченной золотом почитаемого там пророка Магомета мыслью о том, что нет Бога превыше Аллаха (ал Алла инш Алла), в чем он, впрочем, заблуждается, по примеру всего прочего оружия каравана, покинул свои ножны, выделанные из подвергнутой дублению в тридцати семи травах кожи удивительного зверя, носящего имя одного из низвергнутых в преисподнюю, а именно - Бафомета, и торговец редкостями даже осмеливался утверждать, будто не зверя по имени Бафомет, а самого нечистого кожа употреблена на выделку ножен, отчего они приобрели совершенно удивительные таинственные свойства, коих я, однако, не заметил, также провел ночь обнаженным, прикасаясь к моей руке в готовности пресечь недостойную жизнь какого-либо варвара, неразумно осмелившегося нарушить покой нашего ночного отдохновения.
На рассвете, который в пустыне всегда происходит стремительно, караванщики очнулись ото сна и принялись заниматься своими обычными обязанностями - невольники готовили кострища из малого количества саксаульного хвороста и много больших количеств кизяка, стремясь соблюдать выработанную веками кочевой жизни лучшую пропорцию
Итак, спустя малое время, нужное для возжигания очагов и закипания воды, коей было в изобилии в водоеме и была она достаточно чиста, хотя и уступала по чистоте, вкусу и запаху более привычной мне воде подземных источников родины моего детства, пища была приготовлена и роздана соответственно званиям. Так, невольники получили по гарнцу вареной чечевицы, сдобреной толикой курдючного жира, свободные караванщики сверх того имели большую пиалу отвара из баранины с красным перцем, воины получили по большой пиале отварной баранины и чечевицы, сколько душе угодно. Мне подали зажаренные на железном рашпере бараньи почки, не очищенные от почечного жира, и, по моей просьбе, несколько отвара, чего для моих скромных потребностей было вполне достаточно. Проводник, хотя и было замечено его пробуждение, к еде не прикоснулся, а его доля состояла в мясе, чечевице, отваре с зернами привычной ему зиры и сладкой тягучей массе, неизвестно из чего его племенем приготовляемой, называемой "лукум", которую они ценят, как лакомство, мне же вкусы их дикарские представлялись отвратительными. Затем наступило время напитков и размышлений. Один, известный язычеством своим, но толковый в хозяйственных делах ромей Анкус Марциус рекомендовал для сохранения рабочих качеств обеспечивать рабов изрядным количеством разбавленного уксуса, и совет его стоит принять во внимание, поскольку в жарком климате кислота способствует предотвращению лихорадки, которой многие, исполняющие грязные работы, подвержены. Но даже добрый совет действенен лишь в той части, в коей соответствует внешним обстоятельствам, и так как мы не имели довольно уксуса среди своих припасов, а взять его было неоткуда, следовало обходиться наличием продовольствия во вьюках, а не сетовать на невозможность поступать по писаному. Потому невольники вдоволь пили кипяток с разваренным в нем кислым гранатовым семенем и финиками, караванщики варили кофейные зерна, но делали это абсолютно по-варварски, то есть просто раздавливая плохо прожаренные зерна между двумя камнями и заливая крутым кипятком, воины предпочитали добавлять к плохому кофе финиковое вино, впрочем, тоже отвратительного качества, мне же готовил кофе специально обученный мною караванщик из свободных. Наполнив малую медную жаровню отборными кофейными зернами мокко, он осторожно поджарил их на остывающих угольях очага, непрерывно помешивая, встряхивая жаровню, а когда над зернами заклубился синеватый ароматный дымок, брызнул на них водою и тотчас снял с огня. Затем я вынул из своей сумы маленькие жернова, к которым искусством механического рода были приспособлены рукоятки, и ящичек, куда собирался истертый в порошок кофе. Посредством этого изумительного механизма я в самое малое время мог изготовить для собственного употребления порцию кофе, перемолотого настолько тонко, насколько это вообще способно достигнуть человеческими способностями. Теперь в ход пошла медная же турка на длинной деревянной ручке, что требует известной сноровки в обращении, дабы не сжечь ее на костре, однако исключающей ожоги рук, мешающие в дальнейшем жить, испытывая наслаждение от собственного существования. Наполненную кофейным помолом, вареным сахаром и налитую до самого расширения горла водой турку, мой доверенный караванщик закопал в угли и оставался при ней до самого закипания, чтобы не дать бурлящему кофе выплеснуться в очаг, что по аравийским понятиям совершенно недопустимо. Эту процедуру следовало повторить не менее трех раз, и вот, наконец, я получил медный стакан восхитительного напитка и испытал неземное блаженство его употребления. Остатки кофейной гущи я по обычаю даровал своему караванщику, безмерно благодарившему меня за столь незначительное проявление милости. Механическое же приспособление я собственноручно убрал в суму, не доверяя сей тонкой процедуры какому-нибудь неотесанному мужлану. И, хотя чудесный ящичек с жерновцами обошелся мне в целую половину цехина, что на том базаре соответствовало стоимости молодого осла или рабыни, искусной в ведении домашнего хозяйства, я не жалею такой безумной траты золота на великое удовольствие. Я же принялся за составление записок нашему путешествию, и этот напряженный труд занял мои мысли и руки до самого появления местных людей.
Так начался девятый день месяца Амшир, девяносто третий день нашего путешествия и второй день нашего пребывания в оазисе Данданкан, имя которого означает дрожащий и вибрирующий звук колокольчика, надеваемого на шею верблюду, возглавляющему караванное шествие в бескрайних песках аравийских пустынь.
3
Их пришло всего трое, одного из которых мы опознали сразу же, ибо этот был не кто иной, как неопрятный странник, встречавший наш караван вчерашним днем, или которого мы встретили по нашем вхождении в оазис, это с какой стороны посмотреть. Странник этот не удосужился изменить хотя бы что-то из своего немудрящего костюма, я имею в виду, что его обтерханный тюрбан и ужасное одеяние, назначенное прикрывать срамные места, но едва ли годящееся даже для этого, остались прежними, собственно говоря, именно по одеждам мы и узнали его, ибо лицом странник был смугл, а волосом, сюда включая бороду и преизрядные усы, сед, то есть на вид он соответствовал любому из тысяч обитающих в ориентальных землях странников - и если бы не разного рода тюрбаны, повязки, бусы, амулеты да шнуры перевоплощений, то различить их не имелось бы никакой действительной возможности. Говорят, будто бы имеется верное средство распознавать странников по цвету и силе испускаемой ими эманации, но хотя мне многажды предлагали такое вещество, запрашивая, в зависимости от жадности и нахальства продавца, от нескольких динаров до цехина за флакон, проверить его по моей просьбе в деле никто не отваживался, ссылаясь на нерушимость сургучевых печатей, повышенную способность улетучиваться или тому подобные известные отговорки, отчего я уверенно заявляю, что такого средства на самом деле не существует, или по крайней мере, в такой мере не продается, по какой причине я, прикупая по мере возможности всяческого вида и происхождения в изрядном количестве редкие редкости и сильные эликсиры с тинктурами, этого средства тем не менее не приобрел и считаю, что остался в выигрыше.
Двое же его спутников выглядели гораздо презентабельнее, или же, иначе говоря, являли собою вид, однозначно имаджинирующий стороннего наблюдателя, однако при всей внешней аттрактивности бросалась в глаза некоторая неестественность, если не сказать искусственность, а может быть вернее будет выразить охватившее нас ощущение посредством слова "извращенность", если только быть уверенным, что фривольность этакого изложения не покажется внимающему затаив дыхание читателю настолько неизысканной, что он отбросит фолиант и не станет и далее собирать перлы познания из многословия наших описаний, продиктованных единственно желанием предоставить читателю наиполнейшую возможность для осознания удивительных событий, имевших место в оазисе с нами. Так вот, презентабельность состояла в необычности одежд и поведения этих двух личностей, а извращенность, да простит меня читатель снова и еще раз, заключалась в их совершенно необычной для простой жизнедеятельности тождественности, причем не в одеждах воплощаемой, а в движениях и мимике, которые, как у недостойных лицедейных танцоров проявляется разом в нескольких, что привлекает взгляд, но в больших количествах губит мысль и иссушает тело.