Пилигрим
Шрифт:
– - Кто же вы, и зачем идете, путники?
– спросил странник, хотя, мне думается, он сразу уразумел, что ничего истинного от меня он не услышит, и я ответствовал:
– - Есть и другие законы, и один из них - не выспрашивай у человека того, что он не должен сказать тебе и что тебя, таким образом, не касается, ибо услышишь то, что тебе не понравится.
– И, надо сказать, не сильно понравился мой ответ страннику, однако же крыть ему было нечем, ведь такое правило действительно существует и почитается в тех краях, как завет предков, не одну сотню лет насчитывающий. Так что странник был удивлен, что и мне таковое мудрствование ведомо, а настаивать на своем ему не получалось, так как все мои слова слышали и кто мог, тот уразумел. Поэтому странник сказал:
– - Твое слово против моего слова - и нет ничего. Кто станет свидетельствовать, что в твоих словах одна только правда, если
– - Надо ли понимать тебя таким образом, что наш проводник уже приводил караваны в Данданкан и его имя тебе известно?
– - Имя его нам неведомо, потому что о нем мы его не спрашивали, да и без надобности это, ибо имя человеку дается не по делам и не по наклонностям его, а прихотью родителей или сродственников, и больше прячет его суть, нежели проявляет... Одного Аллаха имя, да живет он вечно вековечно, являет собой истину истин и силу сил, да и то лишь искушенному, а истинного имени Аллаха знать дано лишь избранным. Что с того, что он назвался перед тобою Абусиром сыном Дашуровым сыном Бибановым сыном Эеноферовым из рода Мукабаллова? Что уразумел ты из этой родовитости? Знавал ли ты Дашура или Бибана прежде и надлежаще, чтобы судить, каков будет их сын? А что ты скажешь об его матери и материнском роде? Может статься, не одним только материнским молоком питала его мать, но и кровью своего рода и ненавистью своего рода также. А для другого вопроса скажу тебе, что тот, кто назвал себя Абусиром перед тобою, приводил сюда караваны, служа проводником в них. И семь раз он приходил в оазис проводником и уходил проводником, а в восьмой раз пришел он проводником, а ушел человеком, оставившим здесь душу свою, и сейчас тело его рыдает, оттого что душа его здесь, а встретиться с ней уже не можно...
– - Об удивительном вещаешь ты, странник! Как же можно расстаться душе с телом, которое не есть иное что, кроме как оболочка и вместилище для эфирной части нашего естества, и остаться при том живым и дееспособным? Доводилось и мне слышать о нечто подобном, когда великие маги путем долгого учения и сугубого воздержания и крайнего умерщвления плоти, а также употребление крепчайших опиумных эссенций и настоев смолы камедного дерева, достигали этой способности, но неведомо мне, оставались ли они после этого на земном круге существования и надолго ли человеческое в себе сохраняли... А будет тебе знать, что маги суть посвященные жрецы поклоняющихся чистоте огня, и образ их мыслей непостижим прочим. И чтут они чистоту во всем, чистоту в воздухе, и в воде, и в земле, а наипаче в огне, и когда черному Ариману сподобится умертвить кого-либо из их народа, не могут они хоронить тело ни по какому из известных нам обычаев, то есть ни бросить в воду, как то творят исповедующие Брахму жители Мохенджо-Даро, ни закопать в землю с богатыми дарами, женами и невольниками, как одетые в штаны и остроконечные шапки мехом наружу степняки, усеявшие ныне великие по протяженности земли и погубившие своими кривыми луками и изогнутыми стальными клинками цветущие некогда Бактрию и Согдиану, ни сжечь на костре, как поступают многие народы, считающие огонь очищением для души, ибо он уничтожает мерзостно воняющий разлагающийся труп и освобождает душу, и возносит ее в небо к престолу вседержителя... И вот, когда Ариман устроит свое злое дело и погубит кого-то из огнепоклонников-магов, они немедленно несут его в дом поодаль от селения, называемый кед, и нет крыши в том доме, и кладут усопшего прямо там, под открытым небом, дабы секли его дожди и высушивало солнце и дикие птицы слетались расклевывать плоть, а в местах, где такие птицы редки или не приучены питаться падалью, там держат голодных собак единственно для того, чтобы они питались мертвыми телами. И лишь после года срока, когда от тела останутся немногие кости, очищенные животными, солнцем, дождями и ветрами, сродственники усопшего могут прийти в кед и забрать эти кости для дальнейшего почитания, потому как веруют, что разложения в них больше нету, а лишь содержится малая частичка очищенной от праха души, и кладут с песнопениями толику костей в ящик, согдийцами именуемый оссуарием, или костевместилищем, и несут с великой торжественностью в свою родовую усыпальницу, которую называют хранилищем душ, и берегут ее место укрытия от посторонних старательно, а на ящике рисуют подобающие случаю картины из жизни их богов и великих людей... Но в том случае с Абусиром, как бы удивителен он не представился тебе, душа уходит из тела навсегда, ибо связь их хрупка и предназначена только на один раз за всю жизнь, и твоих слов, странник, о разлучении тела Абусирова с Абусировою же душою, я не слышу и не разумею.
– - Сократи твои речи, - довольно грубо отвечал мне странник, по всей видимости, неприятно пораженный глубиной моих познаний и широким кругозором выдающегося путешественника.
– Ибо что глупцу не объяснить словами, умный постигает с единственного взгляда на предмет. Поистине, мы все принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Нет мощи и силы ни у кого, кроме Аллаха, высокого, великого! И душа наша нам не принадлежит, сколько бы ты не утверждал обратного, а если ты примешься спорить, то не утруждай себя, а яви на деле хотя бы одно подобие из того, что ты наговорил нам. Ведь если скажет тебе мудрый "черное" на белое, мудрость твоя заключается в том, чтобы согласиться с мудростью того, кто мудрее тебя, не вступая в пустые пререкания, а если он скажет "белое", не спрашивай, почему его мнение изменилось, а прими его как дар благости, которая тебе недоступна.
– - Слушаю и повинуюсь, о странник, - не стал я спорить с ним, потому как спорящий с женщиной и помешанным сокращает свое долголетие и уничижает собственную мудрость.
– Но скажи, как получилось, что Абусир после пребывания в этих местах утратил свой покой?
И тут вспомнилось мне, что при найме его проводником в это путешествие, едва ему стоило услышать название Данданкан, как выразил он полное согласие с моими условиями, которые были хотя и справедливы, но суровы весьма, поскольку человек, идущий в услужение, отдает не только свои руки и голову, но и самого себя, как бы в неволю, и знающие люди редкой профессии, как банщики, способные отворять кровь, или лекари, умеющие исцелять дурные хвори и изгонять нежеланный плод из чрева неразумных женщин, также как владеющие даром отыскивать верную дорогу в пустыне проводники, горазды торговаться, предлагая свои услуги. Да, сказал я себе самому, а ведь ты не обратил внимания на поспешное согласие проводника, и не задумался, что движет им при таком случае. А вдруг это не проводник вовсе, а тайный наводчик свирепых пустынных бродяг-разбойников, убивающих не столько ради пропитания или роскоши, а больше из жажды крови невинных людей? Или способник какого-нибудь черного волшебника, для которого погубить караван есть сдержание обещания злому ифриту, джину или джиннии за ее дьявольское сладострастие? И я вынужден был вновь и вновь вопрошать себя - где были твои глаза и не затуманил ли ты свой ум чрезмерным употреблением маковой росы, изобильной в этих землях?
5
Видя явное мое замешательство и правильно истолковав для себя причину, из которого оно проистекало, странник едва заметною ухмылкой выказал себя, спутники же его оставались при этом безучастны. Размышляя о столь необдуманном отношении к проводнику, я, тем не менее, ни в чем не мог укорить его во время нашего долгого и нелегкого пути, разве что намедни он не сумел совладать с нахлынувшими чувствами и пал замертво, уклонившись тем самым от своих обыкновенных обязанностей на устройстве бивака - не обходил наш стан кругообразно, не окружал спальные места людей веревкой из верблюжьей шерсти против посягательства мелкой, но сугубо зловредной твари, каракуртом или черной смертию именуемой, не проверял качества источника и не делал обычных его должности распоряжений относительно топлива для костров и управления дымом сообразно направлению ветра и близости присутствия посторонних, имея в виду лучше превысить скрытность бдением чрезвычайным, нежели оказаться на виду возможного неприятеля. Но столь неумеренное поведение проводника имело свои основания, хотя и неизвестного мне свойства, и я с легкостию простил его нерадивость.
– - А не будешь ли ты так снисходителен, чтобы объяснить передо мной причины, подвигнувшие нашего проводника на столь утомительное путешествие в Данданкан?
– спросил я странника, на что тот ответствовал следующее:
– - Причины эти сокрыты в этом месте, о путник, и тебе не избегнуть встречи с ними такоже.
– - Но не будет ли лучше для меня и благословенно для тебя открыть тайну, в этом месте заключенную, ежели это не станет нарушением здешних законов или твоих обетов?
– - Всему свое время, о нетерпеливый! Не бывает так, чтобы вода реки из места истока оказалась впереди воды, впадающей в море! Не случается и так, чтобы месяц Байрам предшествовал месяцу Шабан. И нижние одежды не надеваются поверх бурнуса, а начинка пирога не кладется поверх его корки. И не бежит табун впереди вожака, и солнце с луною идут лишь назначенным им дорогою, а места своего не переменяют. Знаешь ли ты, что в хорошем разговоре не все говорится, а лишь то, что месту и времени подходяще?
– - Воистину, о благочтимый. Но ведь сказано - слово непроизнесенное что ребенок нерожденный, одно лишь сожаление порождает. И если есть препятствия для твоих слов, назови их мне, и я проникнусь пониманием твоего молчания и устыжусь собственной назойливости. А ежели таковых не имеется, тогда, сказав алеф, произнеси и бетел, покуда не скажешь последнего слова в своем повествовании. Ибо заповедано - не наливают молодого вина в старые мехи, так и тебе не подобает скрывать того, что может быть явлено, ведь в данном случае "может" означает "должно".