Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Хазан Владимир

На письме рукой адресата значится: «Не могу заниматься никакими новыми проектами Р<утенберг>».

Именно к Рутенбергу стекались просьбы от известных деятелей еврейской культуры – писателей, ученых, издателей и пр., живших как в Эрец-Исраэль, так и за ее пределами. Так, например, в RAсохранилась его переписка с известным организатором еврейской культуры, издателем и педагогом Ш. Персиц ³. В поисках работы к Рутенбергу обращался живший в Эрец-Исраэль литератор и фольклорист А. Друянов ⁴, вынужденный зарабатывать на хлеб насущный вовсе не фольклорным или литературно-критическим трудом. В RAсохранились его письмо Рутенбергу и ответ последнего:

Тель-Авив З.И <19>27

Господину П.М. Рутенбергу

Здесь

Многоуважаемый

Петр Моисеевич,

Мне нужна служба, roe-heshbon ⁵я оставляю и уже известил об этом правление банка. Я был бы очень рад и благодарен, если бы Вы нашли возможность истолковать мою работоспособность в Вашем деле. Надеюсь, что и Вам не пришлось бы пожалеть об этом.

От М.Я. Дизенгофа ⁶я слышал, что Вы предполагаете лишь через несколько месяцев приступить к Вашим большим начинаниям. Это заставляет меня думать, что я не должен ждать от Вас немедленного ответа. Но я позволю себе просить Вас отметить у себя, что в Вашем распоряжении может оказаться полезный и работоспособный служащий. Полагаю, что имею право считать себя таковым.

С истинным почтением

Ал. Друянов

Рутенберг писал в ответ:

Многоуважаемый г. Друянов.

Мирон Яковлевич <Дизенгоф> уже обратил мое внимание на то, что Вы свободны. Я ему сказал, что имею в виду пригласить Вас для моей работы. Но сейчас определенного ответа дать не могу. Штат будет составляться по моем возвращении из Лондона приблизительно в мае.

Можете быть уверены, что буду иметь Вас в виду.

Всего Вам лучшего.

P.R.

9. 2. <19>27

Tel Aviv

Естественно Рутенбергу – кому же еще? – писала вдова классика еврейской литературы Д. Фришмана (1859–1922), взывая о помощи и посылая в дар собрание сочинений своего покойного мужа (. RA):

Warszawa 26/II 1933

Многоуважаемый Петр Моисеевич.

К моему великому сожалению, Вас не застала в Хайфе во время моей бытности там. Возможно, что Вам пришлось слышать, что я – вдова Давида Фришмана – была в Палестине и распространяла сочинения моего покойного мужа. Так как я не имела возможности обратиться к Вам лично, я принуждена сделать это письменно. К несчастью, я переживаю теперь такое тяжелое время, что я буквально не имею совершенно средств для себя и семьи.

Одновременно высылаю Вам первые восемь книг издания Давида Фришмана и буду Вам неизмеримо благодарна, если Вы захотите их принять.

Мой адрес:

L. Fryszman

Marszatkowska 81 m 4

Warszawa

С совершенным почтением

Лили Фришман

Обращения к Рутенбергу, сыпавшиеся со всех концов света, вроде бы должны были вселить в него чувство собственной значимости или хотя бы той важной самоуспокоенности и удовлетворенности жизнью, которые дают власть и слава. Нельзя сказать, чтобы он не сознавал себе цену, но чувства самодовольства или почивания на лаврах, к счастью, его миновали.

Самоощущение Рутенберга в 30-е гг. хорошо демонстрирует инцидент с историком и писателем Яковом Яари-Полескиным, автором многократно упоминавшегося сочинения «Pinhas Rutenberg: Ha-ish ve-peulo» («Пинхас Рутенберг: человек и его деятельность») (Tel Aviv, 1939).

Коротко суть его заключалась в следующем.

Летом 1932 г. к Рутенбергу обратился живший в Тель-Авиве Я. Яари-Полескин с предложением описать его жизненный путь как «героя дня» и вообще «героя нашего времени». Решив, по всей видимости, сыграть на обычном чувстве всякого лидера, заинтересованного в том, чтобы добавить несколько ярких красок к собственному облику, Полескин наткнулся на незапланированный отказ. В I: 3-й уже шла речь о возможных скрытых причинах этого отказа, связанных с общей негативной реакцией Рутенберга на интерес к своему прошлому. В его интимной связи с ним существовал ряд табуированных тем, и любой результат их описания как бы заведомо был отрицательным. Очевидно, так проявляло себя недоверие Рутенберга к тем, кто, не имея никаких прав или веских оснований, брался судить о его биографии, ставшей «историческим фактом». Как бы то ни было, ясно одно: те события, героем и очевидцем которых он был, и в особенности связанные со смертью Гапона, предательством Азефа и последующим конфликтом с ЦК, представляли для Рутенберга строго запретную зону, к которой он старался никого не допускать. Полескин, по существу, просил выдать ему пропуск для проникновения в этот сокровенный заповедник.

Не очень уверенно владея русским языком (его письма к Рутенбергу, написанные по-русски, по причине плохого владения их автором языком заменяются здесь пересказом; приводимые цитаты нами подправлены), Полескин убеждал своего корреспондента в том, что он и есть именно то лицо, которое способно адекватно воспринять и понять тайны истории и, как результат, раскрыть «городу и миру» величие и незаурядность рутенбер-говской личности и судьбы. Не зная Полескина лично и не будучи знаком с его книгами (к тому времени тот издал 12 книг), но не испытав на основании его писем большого доверия к просителю, Рутенберг, повторяем, ответил решительным и категорическим отказом.

Дело было, конечно, не только в том, что в Полескине он не ощутил автора, способного к столь серьезному предприятию. Рутенберг не нуждался, и, как кажется, вполне искренне, в дополнительной – отлакированной литературным или историкобиографическим вмешательством – славе. Полагаем, что фраза из публикуемого ниже его письма Полескину – «И Ваше желание содействовать Вашей книгой возможности такой героической роли для меня бесцельно» – с абсолютной точностью выражала его отношение к вопросу об «ergo monumentum». Запретить любознательному Полескину, искренне, наверное, боготворившему обнаруженного «героя дня», да к тому же связывавшему с проектом его жизнеописания некоторые свои финансовые планы, Рутенберг, естественно, не мог, хотя черным по-белому дал понять, что не позволяет ни описывать свою биографию, ни рекламировать ее. Действия, идущие вразрез с этим, он квалифицировал как «поступок, вредный для еврейской Палестины». А фразой о том, что «надо работать спокойно, скромно и без шума», вынесенной в заголовок данной главы, можно было бы вообще выразить несуетливый пафос его каторжного труда последних лет. Вот это письмо в полном объеме ( RA, копия):

Дорогой мой Полескин,

Ни одной из Ваших книг не читал. Поэтому не могу судить, хорошо или плохо Вы их написали. Но по письму Вашему ко мне вижу, что в разнице между биографией и сенсационной рекламой Вы не разбираетесь. Кроме того, Вы ошибаетесь по существу. Я не собираюсь играть роли ни «героя дня», ни «героя нашего времени», ни вообще какого бы то ни было героя. И Ваше желание содействовать Вашей книгой возможности такой героической роли для меня бесцельно. Поэтому не могу разрешить Вам писать ни мою биографию, ни рекламировать меня.

Если Вы действительно хороший сионист, как пишете, мой долг сказать Вам мое определенное мнение, что опубликование подобных биографий сейчас определенно вредно. Надо работать спокойно, скромно и без шума. Иначе окончательно погибнем.

Остается вопрос Ваших личных интересов. Если не опубликуете Вашу книгу обо мне «сейчас», Вы можете потерять «большой заработок». Мотив, конечно, серьезный, но недостаточный для того, чтобы сделать поступок, вредный для еврейской Палестины. Мотив также недостаточный для того, чтобы я бросил все мои срочные и важные дела и обязанности и занялся Вашей книгой обо мне.

Ваша угроза, если не займусь немедленно Вашей книгой, Вы ее «все равно» опубликуете, и неточности и неправильности ее будут на моей ответственности, – такая угроза или легкомыслие или шантаж. Шантажировать меня трудно. Мне нечего скрывать в моей жизни. А легкомыслие преступно. В данном случае Вам пришлось бы иметь дело с историческими событиями большой важности, для изложения которых у Вас достаточно данных нет. И быть не может. События, к которым надо относиться с почтением и осторожностью. За отсутствие почтения и осторожности Вы можете жестоко поплатиться. Гораздо дороже, чем хорошим заработком.

Не знаю, сумел ли я изложить достаточно ясно мое мнение о Вашем предприятии.

По-хорошему мой совет Вам оставить эту затею. Сейчас во всяком случае.

Желаю Вам успеха в других Ваших начинаниях

PR

7.8 <1>932

H<aifa>

Полескин, однако, решил не уступать. Как-никак связанный профессией с искусством убеждения, он в письме от 21 августа, пусть и на плохом русском языке, но пространно и детально вновь попытался внушить «авторитетному» корреспонденту (его определение) неотразимые преимущества своей идеи. Высказав сожаление, что Рутенберг не может «читать искреннее, честное письмо без задних мыслей и без <…> конспиративного навыка» и переходя в атаку, Полескин ссылался на другую, как он писал, «авторитетную личность в еврейском мире», а именно – на Жаботинского,