Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
Шрифт:
Но у Анны Михайловны запас чудес не истощился. С видом фокусника она открыла котелок и победоносно засмеялась:
— Это тюря! Четыре сухаря я выменяла у нас в бараке на большую луковицу, накрошила в холодную воду, добавила ломаных сухарей, посолила, и'получилась тюря! Попробуйте!
— Отлично! Напоминает окрошку со стерлядью в белогвардейском ресторане в Париже около Большой Оперы. Только вкуснее!
Это был великолепный обед. Сначала мы ели молча, ощущая все оттенки неописуемого удовольствия, потом принялись болтать. О чем? Конечно, о чем-то лагерном, ведь это был наш мир. Но главное в этом разговоре было то, что
— Да, остаться в БУРе без охраны с двумя трупами — неприятное дело! — закончил я рассказ.
— А Барашек?
— Вернулся из уборной, вежливо попросил у меня таблетку «от живота». С чувством проглотил и вышел с нами к вахте сообщить об убийстве. Сейчас он в ДОПРе, поел в тепле и наверное блаженно дремлет на коечке с шерстяным одеялом и белой подушечкой. Для Кота это расплата за утреннюю грубость с порезавшимися. Я слышал, как Васек-Хромой, один из урок, пообещал Коту, что сегодня же он получит отплату. Барашек раньше шестерил Хромому.
— Не спешите, а то тюря кончится! У нас есть время до трех часов.
— Мне надо в баню резать мыло. Слушайте: Кот убит из-за Грязнульки — он с ней жил, а жить с ней означает необходимость ее кормить. Баня — это поле деятельности многих воров, но всем добычи не хватает, и они грызутся между собой. Я предсказываю, что следующим мужем Грязнульки будет Боб-Горилла.
— Боб?
— Он самый. Вы видели его голого? Какая татуировка на спине — красный дракон! Горилла — красавец.
Но, чтобы иметь в лагере роскошную мускулатуру, нужны деньги, и Боб в бане — главный расхититель. Он связан с прачкой Валей, а мазуту ему выносит за зону второй красюк — Валька Романов, тот, который сегодня повез в Мариинск нашего Али-Мухамеда. Да, да, не удивляйтесь, это так.
— Откуда вы все это знаете?
— Да ведь я работаю в бане и все вижу.
Я почесал переносицу и задумался.
— Будьте осторожны. Никому ничего не говорите. Вы ничего не знаете потому, что ничего не замечаете. Поняли? Иначе могут убить и вас. Горилла заведует секцией выздоравливающих — Горилла и ослабленные. Ха-ха! Но выводить его на работу за зону запретил сам Долинский.
— Поняла. Я иду. Свидание в бане.
— В три часа.
После ухода Анны Михайловны я осторожно прикрыл дверь и вынул из-под подушки мои новые кальсоны. Искусство требует жертв, и хотя мне грозил промот и лишение дальнейшего получения обмундирования, я смело вырезал из штанин два аккуратных куска и обклеил материей обложки двух тетрадей — с черновиком и беловиком первой и второй частей африканского романа под названием «Тэллюа или начало одного путешествия» и «Бубу или конец одного путешествия». Клей мне принесли из столярки, две краски — красную и зеленую и черную тушь подарил Борис Григорьев. Я быстро смешал две краски и получил коричневый цвет, которым загрунтовал фон. Затем черной тушью провел волнистые косые линии, между которыми набросал на одной тетради красные, а на другой — зеленые блики: красный цвет должен был символизировать жар Сахары, где произошла встреча героя с туа-рэгской красавицей, а зеленый цвет изображал таинственную чащу девственного леса Конго, где герой романа встречает пигмейского вождя Бубу.
На передней стороне обоих обложек я нарисовал медальоны с профилем героя, девушки и дикаря. Все было тысячу раз заранее обдумано до мелочей, и поэтому обе обложки были готовы через двадцать минут работы-наслаждения. Это была недурная приманка для лагерной цензуры, а в получении штампа от лейтенанта Фуркулицы я не сомневался. Когда все было готово и обе тетради высушены у печки над котлетами из очисток с помойки, я показал свою работу Щеглову, Абашидзе и Островскому. Все похвалили замысел и выполнение, а кальсоны посоветовали потихоньку раздобыть у зав баней — он подторговывал бельишком.
Майстраха в бараке уже не было: проезжий московский ревизор обратил на него внимание, и теперь отставной комдив жил в отдельной чистенькой кабинке с личным дневальным, — он писал какие-то секретные соображения о ведении войны с немцами. Однажды, когда я постучал в дверь и получил солидное «войдите», увидел, что Борис Александрович обложился акварельными красками, кистями и листами александрийской бумаги.
— Вот, взгляните, — важно пробасил он. — Я вырабатываю эскизы орденов для наших героев. Война затягивается, и с одними Красным Знаменем и Красной Звездой нам не обойтись. Да и политический фон борьбы теперь другой. Я предлагаю ордена имени Кутузова и Суворова. Смело? Еще бы! Уверен, что полковнику это понравится и он протолкнет идею вверх уже от своего имени. Пусть! Кабинка и дневальный этого стоят!
— Доктор, примите труп, кого-то из наших подобрали на дороге! — крикнул мне Коля-Медведь, когда я шел в барак вместе с Николаем Кузнецовы, нашим поэтом.
Грузчик разгружал с саней тело, обернутое в кусок брезента. Тощие голые ноги, обросшие синей шерстью, показались мне знакомыми.
— Скорей, Николай Петрович! Идемте, случилось несчастье! С дороги привезли голого человека!
Коля и грузчик уже положили тело на секционный стол, я снял коробящийся обледенелый брезент. Тело казалось стеклянным и очень маленьким. Темные впадины под мышками и между ног, волосы на голове, глазницы и уши были забиты снегом, странно подчеркивающим зеленоватый ледяной блеск кожи. Из матовой белой маски запорошенного лица торчал длинный блестящий зеленоватый нос.
— Ваш приемный сын, доктор?
— Да.
Мы скорбно стояли над трупом. Уходя, Кузнецов в прихожей присел над одетым в белье телом, лежащим у стены.
— Кто это?
— Какой-то татарин или калмык. Возчик. Коля! Белье отдай в прожарку и верни под расписку каптеру.
Сидя на корточках, Кузнецов указал пальцем на стену. Старик-конюх завшивел, и после смерти вши, спасаясь от холода, поползли по стене. Их было много, и силы у них были разные — одни проползли подальше, другие замерзли быстрее. Над телом на белой, крашеной известью стене образовался отчетливо видимый бисерный серый веер.
— Здорово, а? — прохрипел Николай Петрович и отставил нижнюю губу. — Веер смерти? Крыло смерти? А? Как лучше сказать? Поэты всегда называют их черными. А вот в жизни они серые… По крайней мере, у Смерти, которая пришла за старым лагерником…
Сидя на корточках, он долго сосредоточенно молчал, потом оттопырил губу еще больше и вышел.
— Бодлер написал Смерть усталых и Смерть влюбленных. Я должен написать Смерть заключенных. Объединить студента Али и неизвестного калмыка. Вечером я разыщу Вальку: он нужен для дополнительных сведений.