Пир стервятников
Шрифт:
Не смотреть, однако, было еще хуже. Сэм понял это, сойдя в тесную, общую для всех кормовую каюту. Стараясь отвлечься от тошноты, он заговорил с Лилли, кормившей сына.
— Этот корабль доставит нас в Браавос, где мы пересядем на другой и пойдем в Старомест. Когда-то я читал про Браавос в одной книге. Он построен в лагуне, на ста маленьких островах, и там у них есть титан, каменный человек высотой больше ста футов. Вместо лошадей у них лодки, а их лицедеи разыгрывают истории, написанные нарочно для них, вместо обычных глупых комедий. Пища у них тоже хорошая, особенно рыбная. Там всего много и все свежее — и угри, и моллюски, и крабы. Надо будет побыть там хоть несколько дней между кораблями. Чтобы посмотреть представление и отведать устриц.
Сэм думал приободрить ее, но из этого ничего не вышло.
— Как хотите, милорд.
— А тебе чего бы хотелось?
— Ничего. — Она отвернулась и переложила ребенка к другой груди.
Качка всколыхнула яичницу с ветчиной и поджаренным хлебом, съеденную Сэмом еще до отплытия. Не в силах больше оставаться в каюте, он вскочил и вылез по трапу наверх, где отдал завтрак морю. Его так скрутило, что он, не разобравшись, кинулся к наветренному борту, и его обрызгало собственной рвотой. Несмотря на это, ему стало гораздо лучше… правда, ненадолго.
Галея «Черный дрозд» была самым большим кораблем Ночного Дозора. «Ворона-буревестница» и «Острый клюв», как сообщил мейстеру Эйемону Коттер Пайк, превосходили ее быстротой, но то были боевые корабли, поджарые хищные птицы с открытыми палубами для гребцов. Для перехода через бурное Узкое море за Скагосом «Черный дрозд» подходил лучше. «Там случаются штормы, — предостерег их Пайк. — Зимние хуже всего, зато осенью они чаще бывают».
Первые десять дней, пока «Дрозд» тащился через залив, не теряя из виду земли, прошли довольно спокойно. Когда налетал ветер, становилось холодно, однако его свежий соленый запах действовал подкрепляюще. Сэм почти ничего не ел, а то, что ему удавалось-таки впихнуть в себя, долго там не задерживалось, но в остальном он держался не так уж плохо. Его попытки вдохнуть мужество в Лилли успехом, однако, не увенчались. Она не выходила на палубу вопреки всем его уговорам и старалась забиться в какой-нибудь темный угол. Малютке путешествие по морю нравилось не больше, чем его матери. Он все время пищал, срыгивал молоко и без передышки пачкал свои меховые одеяльца. Пахло от него хуже некуда, и свечи, которые в большом количестве зажигал Сэм, не могли перебить эту вонь.
На свежем воздухе было куда приятнее, особенно когда Дареон играл и пел для своих знакомых гребцов. Он знал все их любимые песни: грустные — «День, когда вешали Черного Робина», «Жалоба русалки», «Осень дней моих»; бодрые — «Стальные копья», «Семь мечей для семи сынов»; озорные — «Ужин у миледи», «Цветик-цветочек», «Мэгетт веселой девицей была». «Медведя и прекрасную деву» подхватывали за ним все гребцы, и «Черный дрозд» словно летел над водой. По их урокам у Аллисера Торне Сэм знал, что мечом Дареон владеет неважно, но голос у него был чудесный. «Гром, политый медом», — сказал про него однажды мейстер Эйемон. Дареон играл на лютне, на скрипке и даже баловался сочинительством. О песнях, сотворенных самим певцом, Сэм был невысокого мнения, но слушать его очень любил. Сидеть приходилось на ларе, до того твердом и занозистом, что Сэм чуть ли не благодарил судьбу за свои жирные ягодицы. Толстяки повсюду носят с собой собственную подушку.
Мейстер тоже предпочитал проводить время на палубе, завернувшись в груду мехов и устремив взгляд на море.
— Куда это он смотрит? — полюбопытствовал как-то Дареон. — Для него тут так же темно, как и в каюте.
Эйемон, услышав его — слух у него, как у всех незрячих, был очень острый, несмотря на старость, — сказал:
— Я ведь не от рождения слеп. В прошлый раз, проплывая этим путем, я видел каждый утес, каждое дерево, каждый бурун. Я смотрел на чаек, которые летели за нами. Мне было тогда тридцать пять, и я уже шестнадцать лет носил мейстерскую цепь. Эг хотел, чтобы я помогал ему править, но я решил, что мое место здесь. Для плавания на север он предоставил мне «Золотого дракона» и дал в провожатые своего друга, сира Дункана. Ни один рекрут еще не прибывал на Стену с таким почетом с тех пор, как Нимерия прислала Дозору шестерых королей в золотых кандалах. А чтобы я приносил присягу не в одиночестве, Эг открыл свои тюрьмы и снабдил меня, по его словам, почетным эскортом. Одним из бывших узников был не кто иной, как Бринден Риверс, выбранный позднее лордом-командующим.
— Красный Ворон? Я знаю песню
— И я тоже. А ведь когда-то был молодым, как теперь вы. — От собственных слов мейстеру, как видно, взгрустнулось. Он стал кашлять, а потом задремал, покачиваясь вместе с кораблем в своих шубах.
Под серым небом корабль держал путь на восток, потом на юг и опять на восток. Тюлений залив становился все шире. Черный наряд капитана, седого брата Дозора с животом, как пивной бочонок, до того выцвел, что команда звала его Сизарем. Он все больше молчал — говорил за него помощник. Тот начинал сыпать проклятиями каждый раз, как утихал ветер или гребцы начинали лентяйничать. На завтрак все ели овсянку, в полдень — горох, вечером — соленую говядину, соленую баранину или соленую же треску. Еду запивали элем. Дареон пел, Сэм мучился рвотой, Лилли плакала и кормила дитя, мейстер спал или сидел с открытыми глазами, ветер крепчал с каждым днем и делался все холоднее.
Это свое морское путешествие Сэм, несмотря ни на что, находил куда более терпимым, чем предыдущее. На борту галеона «Летнее солнце» лорда Редвина он оказался лет в десять. Этот великолепный корабль, в пять раз больше «Дрозда», имел три больших винно-красных паруса, а весла его сверкали белизной и золотом. При выходе из Староместа мальчик, затаив дыхание, следил, как они работают… но это осталось единственным его хорошим воспоминанием о Винном проливе. Тогда Сэма тоже сразила морская болезнь, к отвращению его лорда-отца.
По прибытии же в Бор дело пошло еще хуже. Сыновья-близнецы лорда Редвина прониклись к Сэму презрением с первого взгляда. Каждое утро они изобретали что-нибудь новенькое для посрамление его на ристалище. Через два дня Сэм с поросячьим визгом просил пощады у Хораса Редвина. Через пять другой брат, Хоббер, нарядил в свои доспехи кухонную девчонку, и она до слез измолотила Сэма деревянным мечом. Когда правда открылась, все оруженосцы, пажи и конюшата схватились за животы со смеху.
«Он немного недосолен, мой парень», — сказал отец лорду Редвину в тот же вечер. «И перчику бы не худо добавить, — тут же подхватил борский дурак, дребезжа своей погремушкой, — и гвоздички, и яблоко сунуть в рот». Лорд Рендилл запретил сыну есть яблоки, пока они гостили у Пакстера Редвина. На обратном пути Сэма опять тошнило, но он так радовался отъезду из Бора, что чуть ли не ликовал при очередном приступе рвоты. Только в Роговом Холме он узнал от матери, что везти его назад отец не намеревался. «Вместо тебя должен был приехать Хорас, а тебя собирались оставить там как пажа и чашника лорда Пакстера. Если бы ты ему понравился, он со временем отдал бы тебе свою дочь». Сэм до сих пор помнил, как мать утирала ему слезы своим кружевным платочком, предварительно поплевав на него. «Бедный мой Сэм, — причитала она, — бедный, бедный».
Хорошо бы повидать ее снова, думал он, глядя, как разбиваются волны о каменный берег. Может быть, она даже гордилась бы, увидав его в черном. «Я теперь мужчина, матушка, — сказал бы он ей, — стюард Ночного Дозора. Братья прозвали меня „Сэм Смертоносный“». Он и родного брата Дикона хотел повидать, и сестер. «Видите, — сказал бы он им, — на что-то и я гожусь».
Но вдруг отец тоже окажется дома?
Подумав об этом, Сэм еле успел перегнуться через борт, и его снова стошнило — хорошо хоть, не против ветра. Он теперь приспособился травить с нужного борта и сделался прямо-таки мастером в этом деле.
Так он по крайней мере думал, пока «Черный дрозд» не оторвался от суши и не пошел на восток, к Скагосу.
Этот остров, каменистый, грозный на вид, населенный дикарями, лежал в устье залива. Сэм читал, что здешний народ обитает в пещерах, а воины ездят верхом на косматых единорогах. Скагос на древнем языке значило «камень», поэтому сами островитяне называли себя детьми камня, но соседи-северяне их недолюбливали и кликали скаггами. Сто лет назад Скагос взбунтовался, и мятеж долго не могли подавить. На этой войне погиб лорд Винтерфелла и сотни его присяжных бойцов. В некоторых песнях говорилось, что воины-скагги едят сердце и печень убитых ими врагов. В старину дети камня, совершая набеги на соседний остров Скейн, женщин брали себе, а мужчин убивали и поедали их на галечном берегу, и длился такой пир две недели.