Пират
Шрифт:
— Вероятно, ваш муж очень переживал из-за сеньора Гусмана? Сеньор Гусман был его близким другом?
— Нет-нет! Всего лишь другом одного знакомого. Я впервые увидела сеньора Гусмана и его жену только за день до отплытия. Он был высокий привлекательный мужчина, сеньор. Очень сильный. Muy macho. Но даже он испугался до смерти. Можете представить, как боялась призрака я.
— Меня удивляет, что дон Хосе взял на свой корабль сеньора Гусмана с женой — нищую пару, которую он едва знал, — заметил Ромбо.
Когда Новия перевела эти слова, Пилар воскликнула:
— О нет, сеньор! Гусманы не были нищими. Ничего подобного! Они везли с собой кучу золота. Мой муж хотел основать совместную компанию с сеньором Гусманом в Новой Испании.
Ромбо навострил уши, когда Новия перевела это.
Я уже давно навострил уши. Мы поинтересовались, у кого сейчас находится золото.
— У сеньоры Гусман, разумеется. Муж погиб, значит, теперь золото принадлежит ей.
Мы дали Пилар еще один бокал вина, потом снова надели кандалы ей на руки и отправили на нос к двум мужчинам. Я плюхнулся в освободившееся кресло и переглянулся с Новией и Ромбо.
— Владелец корабля соврал нам, что Гусман разорился, — сказал Ромбо. — Он за это поплатится.
— Да, — кивнул я, — соврал и поплатится. Тем не менее он парень не робкого десятка, надо отдать ему должное. Он хотел прибрать к рукам золото Гусмана вдобавок к своему и был готов драться за него.
— Он уже потерял все золото, Крисофоро. — Новия так напряженно размышляла, что, казалось, говорила сама с собой, а не со мной.
— Он так не считает. Ромбо пообещал сохранить пленникам жизнь. Де Сантьяго предполагает, что в конечном счете мы их отпустим. Высадим на берег где-нибудь или отправим в шлюпке на все четыре стороны. Потом мы, вероятно, продадим «Кастильо бланко» — во всяком случае, он так думает. У него есть друзья и связи в торговых кругах, и он сможет найти и купить свой корабль прежде, чем новый владелец обнаружит тайник с деньгами.
— Или женщина сбережет золото для него. — Новия подошла к гакаборту и посмотрела на белую галеру, стоящую в четверти мили от нас и сияющую в лунном свете. — Ты не продашь «Кастильо бланко»?
— Не знаю. Я хочу осмотреть корабль и найти деньги.
Я тоже подошел к гакаборту и встал там, обняв Новию за талию — тонкую, как у ребенка. Добрая дюжина мыслей теснилась в моем мозгу, и я не смог бы внятно изложить их здесь даже при большом желании.
Новия легко прижалась ко мне. Она была в одном из ситцевых платьев, которые сшила с помощью Азуки, и волосы у нее источали тонкий аромат духов.
— Не продавай его, Крисофоро, — прошептала она.
— Не продам, — пообещал я. — Даже если он вдвое тихоходнее, чем кажется на вид.
Полагаю, тогда ни один из нас не думал об упомянутом Пилар призраке, чудовище или что там это было.
Глава 17
БОГ НАКАЗАЛ МЕНЯ
Мы с отцом Филом пошли прогуляться сегодня утром. Это была наша первая совместная прогулка и, вероятно, последняя. По крайней мере один священник должен находиться в приходском доме в любой час дня и ночи на случай, если кому-нибудь понадобится причаститься перед смертью или срочно исповедоваться. Отец Худек обычно отсутствует, так что нам с отцом Филом редко представляется возможность выйти из дома вместе.
Сегодня, однако, мы получили такую возможность, поскольку отец Эд Коул приехал за денежными пожертвованиями для миссий. Он сказал, что собирается провести остаток утра за чтением, и потому мы, два молодых священника, отправились на прогулку солнечным утром понедельника.
Мы беседовали на самые разные темы. Отец Фил страстно мечтает о своем собственном приходе, но думает, что мечте не суждено сбыться еще много лет. Я знаю, что могу получить приход уже через несколько недель, и нисколько не стремлюсь к этому — о чем, впрочем, я не сказал отцу Филу.
Среди всего прочего мы обсуждали вопрос, что значит быть священником (возможно, единственный по-настоящему важный вопрос, затронутый нами в сегодняшней беседе). Отец Фил видит в священнике в первую очередь главу маленькой общины верующих. Он хочет быть именно духовным лидером, хотя он выразился иначе. Я же придаю больше значения священной природе призвания.
— В конце концов, — сказал я, — священник, живущий один на далеком пустынном острове, остается священником. Разве он падает в глазах Бога, если оставляет мир ради служения Богу?
— Правильнее сказать «мир людей», — заметил отец Фил.
Я сказал «по-настоящему важный вопрос», но на самом деле все это было совершенно не важно. То есть сама тема, безусловно, важная, но мы не могли сказать ничего существенного. И мы оба были правы — и готовы признать, что оба правы. Будь с нами отец Худек, он наверняка высказал бы еще какое-нибудь мнение по данному вопросу, уж не знаю, какое именно. Сказал бы, например, что предназначение священника состоит в сборе средств для строительства новых школ, или в приобщении верующих святым тайнам, или в любой из дюжины других обязанностей.
Сейчас, когда я получил время хорошенько поразмыслить над нашим разговором, я уверен в одном: что ты считаешь самым важным в предназначении священника, зависит от его местонахождения. Мой священник — на необитаемом острове, не в приходе. А приходский священник отца Фила — не на необитаемом острове. Отец Луи находится еще где-то и так далее.
Я начал писать об этом с целью рассказать, чем закончилось дело. Отец Фил говорил вещи, которые следовало бы говорить мне, и испытывал чувства, которые следовало бы испытывать мне. Мы оба играли не свои роли (как выразился бы актер). Но жизнь — не телесериал, и наш разговор стал полезным напоминанием об этом.
На обратном пути к приходскому дому отец Фил остановился и указал на церковный шпиль, возносящий к чистому голубому небу сверкающий золотой крест:
— Гляньте, Крис, — правда, вдохновляющее зрелище? Всякий раз, когда я вижу его, мне хочется громко восславить Господа.
Я не испытывал подобных чувств, хотя знал, что должен бы испытывать. И все же слова отца Фила пробудили во мне смутные воспоминания: однажды в прошлом что-то возбуждало во мне подобные чувства. Мне потребовался не один час, чтобы вспомнить, что именно. В конце концов я осознал: слова отца Фила произвели на меня столь сильное впечатление, поскольку я сейчас подошел к описанному ниже эпизоду своей частной и, вероятно, бесполезной хроники — правдивой истории своей жизни, которую я рассказываю сам себе каждый вечер, когда почти все ребята расходятся по домам после занятий в Молодежном центре и мы собираемся закрываться. Тогда это значило для меня очень много и по-прежнему значит. Однако словами этого не выразить, и я прекрасно понимаю, что никакие мои слова не заставят никого — даже человека в черном, пишущего сии строки, — испытать чувства, которые владели мной тогда.