Пираты. Книга 3. Остров Моаи
Шрифт:
Во время такого вот снежного шабаша тебя охватывает острая тоска по самой обыкновенной пыли. И ты невольно представляешь, как идешь плохонькой проселочной дорогой, как тебя обгоняет дребезжащий грузовик, поднимая столб пыли. Ты останавливаешься, потому что ничего не видишь в этой пыли, она скрипит на зубах, оседает на волосы, одежду, и – тебя захлестывает счастье.
Наступает момент, когда снег становится невыносимым. Слишком уж его много. Но когда кончается буран и ты видишь, как бульдозеры расширяют дороги, все дальше отодвигают снег на обочины, как постепенно показываются верхушки деревьев, кустов, заборы, тебя охватывает радость победы. В небе торжествующе ревут мощные лайнеры, уходят на таежные дороги грузовики, легко и празднично скользят по сверкающим
Снег повержен. Он покорно подставляет спину, и ты скользишь по этой громадной, во всю сопку, спине. А солнце отражается в каждом склоне, повороте дороги, и снег – у тебя под ногами. Его психическая атака захлебнулась, ты выдержал ее. Острую, до слез, радость вызывают простые, будничные вещи – мудрый рокот бульдозера, рейсовый автобус, тяжело оседающий при посадке самолет, свежий номер газеты, открытые магазины, озабоченные крики паровозов на вокзале.
На Острове можно прожить десять лет, но все равно этого покажется мало. Уезжая, ты обязательно почувствуешь горечь. Уже в воздухе, когда, прижавшись лбом к иллюминатору, увидишь внизу покрытые влажным лесом сопки, ты почувствуешь неутоленный голод по этой земле. Мало сказать, что весь Остров с бухтами, распадками, таежными тропинками остался в тебе, какая-то часть тебя самого осталась в каждом из этих мест. Ты видел смену сезонов, видел бухту, поселок, сопку при зимних метелях, летних туманах, видел теплоту и ласковую ясность осени. Иначе твои воспоминания были бы комплектом открыток – мертвым и сухим. Ты помнишь берег моря зимой, когда он покрывается ледяным налетом из застывших на лету брызг, летом во время шторма, вечером, когда головы сивучей кажутся плавающими пнями, ночью, когда на берег из глубин выползают неуклюжие крабы.
Да, Остров засасывает, и с каждым днем в тебе все меньше сил сопротивляться. В конце концов ты отдаешься в его власть и не жалеешь об этом.
А ВОТ БЫЛ СЛУЧАЙ! Чего не услышишь в вагонах островной узкоколейки!
Здесь можно встретить людей, которые обходили каждый клочок Острова, побывали в бухтах Курил, Камчатки, Японии. И о чем бы ни заходил разговор, у них всегда находилась история по поводу. О нивхских обычаях, ловле кальмаров, встречах с медведем, о командировке, которая длилась сто один день вместо недели, о том, кто как замерзал, тонул, пропадал и все-таки не замерз, не утонул, не пропал. И, как это всегда бывает, рассказы слушатели раскрашивали подробностями собственных похождений, и постепенно складывалась история, которая потом годами кочевала по Острову, уходила на материк и возвращалась обратно.
Такой вот треп с преувеличениями стал своеобразным обрядом на причалах, в аэропортах, гостиницах, на вокзалах... Да это и не удивительно, если учесть, что людям островных дорог месяцами приходилось ожидать оказии в портах, на аэродромах, вокзалах.
Это был вечер рассказов.
– Слышь, ребята, вы никогда не были на празднике зимы у нивхов? Ну-у... Много потеряли. Что до разных там плясок, гонок на оленях, собаках, художественной самодеятельности возрожденных народностей – все это вы знаете... Я сам ездил и на собаках, и на оленях – хлопотно. Было однажды, даже прирученного медведя в сани запрягли, и ничего, тащил...
Так вот о медведе... Гвоздь всего праздника – убиение медведя. Надо убить медведя. Он у них вроде священного, и если убить его, как надо, то на год вперед все будет прекрасно – и рыба будет ловиться, и дети рождаться, и водка в магазинах не переведется. Но порешить медведя полагается не из винтовки или ружья, нет, это нужно сделать оружием предков – стрелой!
Легко сказать – стрелой, а пусть попробует нынешний нивх убить нынешнего медведя из лука! Во-первых, медведи стали большие и злые, опять же мало их, вывелись. А луки нивхи давно разучились делать. Ну, с луками кое-как выкрутились. Написали в какое-то материковское «Динамо», и оттуда прислали лук, спортивный. Со стрелами, конечно. Но тут вторая загвоздка – будь ты хоть какой нивх, но ни председатель колхоза, ни участковый
Решили – медведя надо растить самим. Так и сделали – стали выращивать медведей в клетках. Малышами из берлог берут и каждую зиму по одному убивают во славу предков. И нивх цел, и обычай сыт. Правда, пока медведь вырастет, он ручным становится, по поселку свободно разгуливает, и, в общем-то, жалко его убивать, но обычай суров...
И вот наступает праздник. Железными цепями приковывают разнесчастного медведя за четыре лапы к столбам, а самый сильный и отважный нивх начинает из лука в него стрелы пулять. Но ведь спортивный лук не каждый растянет, тут сила нужна, а нивхи – народ, надо вам сказать, не очень-то рослый... И получается, что стрела только шкуру медведю пробивает, не больше.
Что начинается! Медведь ревет, представители северных народностей сами не свои от радости, а храбрый воин знай стрелы пускает. Выпустит полный колчан, мальчишки стрелы подберут, из медведя повыдергивают, а воин опять их в дело пускает. В общем, зрелище не для слабых. Кровища хлещет, бубен бьет не переставая, фотографы от азарта шалеют! А ты думал! Чем не Африка?! Ну что, районные и прочие представители не выдерживают первыми. Уходят оленям морды чесать...
А медведь... Что медведь, добивают его потом ножами. Шкура, конечно, подпорченной оказывается, но зато желчь в полной сохранности. Самому большому начальнику, самому почетному гостю на празднике отдают и шкуру, и желчь... Как, зачем? Шкуру под ноги стелят, а желчь – лучшее средство от ревматизма, радикулита и еще чего-то, не помню уже. Несколько капель на полстакана коньяка, и будь здоров. Как рукой!
– Кстати, о медведе... Был у нас начальник четвертого участка Фетисов. Так вот, пошел он однажды весной на рыбалку. Забрался по речушке за пятую или десятую сопку, пристроился и начал ловить. Место глухое, рыба непуганая. Сидит Фетисов, не нарадуется. Поймал рыбку – и через себя, поймал еще одну – туда же...
Подожди, не перебивай. Никакой это не анекдот. Жизнь, можно сказать. Речка там горная, быстрая, шумная, просидел он час – и уже ни шуму, ни вообще ничего на свете не слышит. Сколько времени прошло, не знаю, только чувствует он – кто-то в спину ему дышит, густо так, горячо дышит. Оборачивается Фетисов спокойно так, даже взгляда от поплавка не отрывая, а над ним – медведь. А росту в нем – как сарай. Клыки – что у меня пальцы, язык вывалил, морда в чешуе, а лапы на животе свесил – рыбы ждет.
Не знаю, как кто вел бы себя в таком случае, но только наш Фетисов заорал таким благим матом, что эхо, наверно, до сих пор по сопкам гуляет. И только он заорал, в горле у него что-то оборвалось. Ну, а медведь посмотрел, посмотрел на него, как на дурака последнего, покачал так головой да и пошел вперевалочку. Но самое смешное – начальник четвертого участка Фетисов до сих пор слова сказать не может, сипит, и все. Как проклятье какое на него нашло. А начальник участка без голоса – сами понимаете... Ему, может, тот голос нужнее, чем певцу какому. Я сам как-то замещал его... Нет, уж лучше буду киркой вкалывать...
И надо вам сказать, что тот медведь с тех пор повадился к рыбакам пристраиваться. Как увидит человек с удочкой, сядет в сторонке и ждет. Близко уже, правда, не подходит. А если видит, что не замечают его, ревет тихонько так, ветки ломает, камушки с горки пускает, здесь, мол, я. Ну, конечно, это уже не та рыбалка...
– Самую богатую рыбалку я видел года три или четыре назад, когда работал на строительстве ГРЭС... Такой рыбалки больше не будет, да и не было, наверное, до этого. Там что – вода для охлаждения всяких агрегатов идет не прямо с моря, а через отстойник. А что такое отстойник? Маленький такой заливчик, отгороженный от моря косой. С морем он соединяется свободно, разве что волна в нем поменьше...