Пираты. Книга 3. Остров Моаи
Шрифт:
– А знаешь, – сказал он, – я чуть с ума не сошел, когда тебя не мог найти, – напряжение спало, и он сказал это устало и почти спокойно.
– Сказано – дите!
Они стояли рядом, и Коля боялся пошевелиться, понимая, что сейчас между ними происходит самое значительное из всего, что было. Из всего, что будет.
Потом они сидели на противоположных полках, наклонившись друг к другу и держась за руки.
– Я ведь приехала по вербовке, – говорила Оля. – На путину. Не в рейс, конечно, так, на рыбообработку. И, понимаешь, только забросили нас на Курилы, в Крабозаводск, только по баракам рассовали, приходит телеграмма – умерла мама. Пока собралась выбраться – уже поздно
– Слушай, – сказал Коля, – это... давай поженимся, а?
– Ну, ты даешь! Ему про овощи... А он...
СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ. И вот тогда, под снегом, на пятый или шестой день ты услышал рассказ об искусственных женщинах. Рассказ ошарашивал, его невозможно было забыть или выбросить из головы. Парень, говоря об этих женщинах, не мог сдержать нервной усмешки, и слова он произносил как-то нервно, отрывисто, будто кощунствовал. Оказывается, пограничники, захватывая японские шхуны в наших водах, время от времени среди трофеев обнаруживают этих самых искусственных женщин, сработанных по последнему слову техники из лучших материалов, которые может только предложить всемогущая химическая промышленность страны восходящего солнца. Резина, пластмасса, стеклопластик, капрон – все брошено на то, чтобы создать женщину удивительной красоты. Национальность, цвет глаз, волос, кожи, размеры груди, губ, бедер – все под силу умельцам.
В обычном походном состоянии эта женщина лежит, свернутая в рулончик, среди пропахших потом курток и сапог в дальнем углу тесных нар. А когда в ней возникает потребность, с нее стряхивают крошки табака, рыбью чешую и надувают, как обыкновенный спасательный круг. А отдельные места заливают теплой водой. И все. Женщина готова к употреблению.
О, как она послушна и покладиста! Ее гуттаперчевые руки ты можешь с помощью обычной бельевой прищепки свести у себя за спиной в страстном объятии. Она будет улыбаться отштампованной на заводе улыбкой кинозвезды каждый раз, когда ты не поленишься вытащить из мешка и залить ее теплой водой. Ты можешь залить даже кипятком и получишь просто обжигающую страсть – фирма гарантирует качество розового, в нежных морщинках капрона. Для большего правдоподобия можешь бросить ей на лицо прядь светлых или черных, прямых или вьющихся нитей и целовать ее через эти почти человеческие волосы.
Рассказывают, что в рейсах японские моряки иногда меняются женщинами, рассказывают о трагедии, когда рыбак, придя к себе в порт, отказался вернуться домой – его жена была не так красива, и потом... Он уже не мог расстаться с куклой, он полюбил ее страшной, больной любовью.
Куклы – ладно, подумал ты, а все ли мы, живые, живем с настоящими честностью, откровенностью, принципиальностью и прочими хорошими качествами? Не надуваем ли мы их, не заливаем ли горячей водой, когда в них появляется потребность? Стряхнув пыль и крошки табака... Дома, с близкими друзьями, какую откровенность и искренность являем мы? Настоящую, с кровью и болью, страдающую и чувствующую? Или надувную, которая однажды может лопнуть, как мыльный пузырь... Извините – спасательный круг...
Да, жить с настоящими чувствами опаснее. А вдруг прокол?! И живая кровь хлынет наружу, зальет не только тебя, но и всех, кто окажется поблизости...
А так, в случае чего, всегда можно наложить резиновую заплату и снова накачать свои чувства, как личные, так и общественные, с помощью обычного насоса. И опять твое самолюбие, твоя порядочность готовы к употреблению.
Но сможешь ли ты потом, когда-нибудь, вновь вернуться к своим настоящим чувствам? Когда корабль придет в порт...
А ведь он придет в свой порт...
Не замутится ли твой рассудок страшной и больной любовью к таким красивым, удобным и, главное, совершенно безопасным чувствам и словам? Здоров ли твой рассудок сегодня?
Спасательный круг...
Или спасающий?
КОЛБАСА И ПРОЧЕЕ... В последний день, когда над побережьем сверкало солнце, а Остров напоминал один большой, вытянутый на сотни километров солнечный зайчик, чуть было не умер Кравец. Подвернувшийся ветеринар из зверосовхоза сказал, что у него плохо с сердцем. Очевидно, инфаркт. Это было тем более обидно, что все уже настроились на скорое освобождение, одаривали друг друга адресами и телефонами, решали, как провести первые часы на свободе.
Когда старик затих, никто не заметил, и только потом уже начали вспоминать, что он говорил, как себя вел, и все это приобретало важность и значительность. С утра Кравец был оживленным, встал рано, долго ходил по крыше вагона, а вернулся замерзшим и порозовевшим.
Обсудив случай, все пришли к выводу, что виноват Виталий, он довел старика до инфаркта.
– Вы еще скажите, виноват я и в том, что люденыш за стенкой родился, – захохотал Виталий.
Тогда Гена поднялся и как-то сосредоточенно, экономя движения, набил ему морду. Причем второй раз за этот день. И второй раз Виталий расплакался, зло и бессильно кривя маленький безгубый рот.
– Противно, а надо, – оправдывался Гена.
– Раз надо – значит надо, – согласились остальные. – Тут уж ничего не поделаешь.
– Вообще-то я не сторонник крайних мер, – сказал Арнаутов, щелкнув зубами, – но тут, видимо, особый случай. Сам я неважный человек с точки зрения современных молодых людей, да и не только молодых... У меня неплохой слух, и я хорошо знаю, что обо мне говорят... Но на Острове за двадцать с лишним лет мне ни разу не били морду. Бывают моменты, когда этим начинаешь гордиться.
А случилось вот что.
Утром Гена столкнулся в коридоре с Виталием. Он прижался к стене, пропуская его, а когда тот уже удалялся, Гена настороженно повел носом, будто прислушиваясь к самому себе. Потом вошел в купе вслед за Виталием и начал сосредоточенно копаться в своих вещах.
– Кто это здесь хозяйничал, интересно? – сказал Гена фальшивым, не привыкшим врать голосом.
– За кого ты нас принимаешь! – возмутился Виталий.
– Кто-то пузырек освободил... Вот суки, одеколон вылакали... А ну, дохни! – приказал он Виталию.
Тот дохнул и откинулся назад, чтобы все видели, какой у него презрительный взгляд, как гадливо он смотрит на человека, заподозрившего его в употреблении одеколона внутрь.
– Володя, – обратился Гена к Грачеву, – когда ты ел последний раз?
– Хочешь угостить?
– Да. Колбаской.
– Я не против, – сказал Грачев, думая, что начинается обычный розыгрыш. – Пусть только она будет потолще и подлиннее.
– Виталий! – повернулся Гена. – Угости человека, видишь, как ему колбаски хочется.