Пирожок по акции
Шрифт:
Женщина, причинившая то самое непоправимое зло и признавшая за собой долг раз и навсегда.
— Что случилось, Антон? — ответ на звонок последовал сразу, не смотря на поздний час.
Голос Елены был нейтральным, но некоторые нотки удивления в нем все-таки присутствовали.
— У меня важные вопросы. — Круто перешел к делу Антон сразу после обмена приветствиями. — Первый: существует ли между филиалами ОМВО в разных регионах или, может быть, даже странах, какая-то связь? Второй: можно ли поднять архивные данные по звонкам должникам, есть ли записи об отказах признать долги, сколько хранятся такие данные, если есть? Третий: были ли прецеденты повторных
Короткая пауза, быстрый вздох:
— Это уже не три вопроса, а целых шесть, Антон… А если я на все отвечу «нет»? Что у вас случилось?..
— Пока ничего, Елена. Но я в Сургуте, хотя никто меня сюда не звал по нашей общей работе. Абсолютное «нет», или?..
— Нечто среднее между «нет» и «или». Смотря, с какой целью и для кого. — Осторожно проговорила собеседница. — Вы же знаете, обратная связь для нас практически невозможна. Это все равно, что позвонить Господу… Я понятия не имею, куда Ему звонить. Но попробую что-то узнать для вас — после того, как пойму истинную причину вашего интереса. Определенные связи и данные имеются, но… не факт, что я добуду нужные именно вам. Приходите в офис завтра с утра, как сможете. Поговорим.
— Надежда умирает последней! Приду! — Лозинский пожелал доброй ночи и завершил разговор.
Теперь он стучался в комнату к Ману, переходя к нелюбимому занятию — примерке одежонки для парадного выхода на выставку. Женщина уже ждала его, переодевшись в синий спортивный костюм и тапочки, разложив на диване содержимое портпледа — рубашку, пиджак и брюки.
— Не мой стиль! — пожаловался профессор и тут же замахал руками на Ману, мол, «отвернись!». — Пошел бы в джемпере! Чем плох мой пиджак с джинсами?
— Сейчас он всем хорош. — Ману передернула плечами и отвернулась к окну, за которым разливались в клубах мокрого снега огни ночного города. — Я сама люблю «кэжуал», но одежда должна подходить к случаю. У меня есть платье для выхода, если ты об этом, я тоже не пойду в джинсах. И… стоило ли просить меня отвернуться, если в стекле отражается все?!
Лозинский запоздало осознал свою промашку — на стадии застегивания ремня на штанах. Вряд ли Ману успела в стекольном отражении увидеть помпезную надпись: «Одинокий рейнджер» на резинке трусов-боксеров, но сами трусы она, конечно, видела. Мужчина переоделся и покрутился в разные стороны, обживаясь внутри новых вещей. В костюме, вообще-то было удобно, необычный оттенок — черный с каким-то бордовым отсветом, тоже не раздражал. Галстука в портпледе не было — значит, можно и так обойтись, а вот пижонский платочек в нагрудном кармане казался лишним. Профессор для порядка поворчал себе под нос, потом, как бы приглашая одобрить, фыркнул:
— Ну, теперь я не похож на хиппи-переростка?
Ману медленно повернулась, смерив мужчину оценивающим взглядом:
— Не похож. Как и на старого больного дяденьку, которым пытался сказаться недавно. Костюм сидит идеально.
Они не пошли ужинать вместе. Мануэлита заказала себе в номер какой-то салат, а Антон, взбудораженный и утомленный всем этим странным, бесконечно тянущимся днем, ограничился содержимым своего волшебного термоса и пачкой крекеров из мини-бара. Он до двух часов ночи просидел в сети за своим ноутбуком, грызя крекеры, просматривая ресурсы, связывающие воедино фамилию Демидовых, нумизматические легенды и загадки истории, нарыл преимущественно сведения, относящиеся к категории псевдонаучного хлама, а затем принял душ и завалился спать.
Проснулся он глубокой ночью — как будто от какого-то резкого толчка в плечо. В номере никого постороннего, конечно же, не было, но спросонья профессору показалось, что в угол комнаты отступает непонятное существо, поспешно цепляясь за светлый ворс ковра, как некое склизкое морское создание, хватающееся за кораллы щупальцами.
Лозинский сбросил с себя одеяло и пошарил рукой около постели, нащупывая халат, служивший приятным дополнением к номеру — как и тапочки. Затем мужчина вышел в ту часть люкса, которая была общей территорией. Там было темно и тихо, единственным признаком какой-то активности являлась полоска мерцающего света, пробивающаяся из-под двери комнаты, которую занимала Ману.
И в этой комнате сейчас происходило нечто, заставляющее особую чувствительность специалиста по паранормальным явлениям сделать профессиональную стойку… А потом оформилась та самая мысль, которая совсем недавно крутилась у виска, не давая покоя. Мысль была проста, как апельсин.
Была ли способна Алла Торнеро, в девичестве Новикова, со своими остатками рваной, искалеченной ауры, насквозь испоганенной астральными дырами, самостоятельно управлять шкуркой Вадима и производить другие действия, кои принято называть магическими?! Способности и знания у нее колоссальные, это так. Но силы, сил-то бы хватило ли?!
Однозначного ответа он дать не смог.
ГЛАВА 8.
Свет под дверью и немного логики
Антон не стал тратить время за вежливый стук. Он просто шагнул вперед, резко распахнул дверь и… застыл на пороге, почувствовав себя медведем, вломившимся в посудную лавку. Отползти бы тихонечко, огородами, — но увиденная картина и сопутствующие ей ощущения заставили замереть.
На низком журнальном столике перед диваном была расстелена бумажная салфетка — так, чтобы горячий парафин от оплывающей свечи не протек на лакированную деревянную поверхность. Кроме зажженной свечи в тоненьком металлическом подсвечнике, на салфетке находились какие-то сухие оранжевые цветы: профессор напряг свои скудные познания в ботанике и заподозрил в сухоцветах головки самых обычных бархатцев. Рядом, в золотистом полумраке, на коврике, в коленопреклоненной позе находилась Ману, одетая в такой же белый махровый халат, как и сам Лозинский. В руках у нее была раскрыта небольшая книжица в потертом черном переплете, на корочке которого явно просматривался такой же потертый католический крест.
Свет снова играл на лице Ману, — не так страшно и таинственно, как недавно, в машине около светофора, — теперь он смягчал черты, лаская смуглую кожу, подчеркивая рельеф, облекая в золото и мягкое сияние, заставляя невольно любоваться ее необычной, чужой красотой.
Но даже не эта свеча, не поза молящейся женщины, не выражение одухотворенной красоты на лице или книжица привлекли внимание Антона, нет! В первые доли секунды, только войдя в комнату, он с каким-то трепетным восторгом успел увидеть исчезающий свет.
Несомненно, это был именно тот самый мерцающий свет, который пробивался под дверью, и к крохотному язычку свечного пламени он никак не относился. Что-то живое, удивительное, трепещущее, заманчивое, будто сияние светлячка в вечерних летних сумерках — вот что его излучало. Нечто не имело конкретной точки пребывания в номере, его как будто не видела спокойная Мануэлита, оно было везде и нигде. И, наверное, это именно оно прогнало то создание, сотканное из зыбкой тени, что минутой ранее омерзительно цеплялось за светлый ворс ковра в комнате Лозинского.